"Оноре де Бальзак. Принц богемы" - читать интересную книгу автора

черту! Все оставлю ей и сбегу в мансарду. О, мансарда и свобода! Вот уже
пять лет, как я сам себе не хозяин.
Вместо того чтобы пойти предупредить своих друзей, дю Брюэль расхаживал
взад и вперед по бульвару между улицей Ришелье и улицей Монблан, изрыгая
самые ужасные проклятья и впадая в самые смехотворные преувеличения.
Охвативший его пароксизм ярости составлял резкий контраст с невозмутимым
спокойствием, которое он проявлял дома. Прогулка постепенно успокоила его
нервы и усмирила бушевавшую в его душе бурю. Часа в два, поддавшись
очередному приступу гнева, он воскликнул:
- Эти проклятые бабы сами не знают, чего хотят. Голову даю на
отсечение, - если я вернусь и скажу, что друзья мои предупреждены и мы, по
ее требованию, обедаем в "Роше де Канкаль", ей это не понравится. Впрочем, -
добавил он, - она, вероятно, уже удрала. Быть может, у нее свиданье с
какой-нибудь козлиной бородой?! Нет, в глубине души она меня все-таки любит.
- Ах, сударыня, - сказал Натан, бросая лукавый взгляд на маркизу,
которая не могла удержаться от улыбки, - только женщины и пророки умеют
извлекать пользу из веры. - Дю Брюэль, - продолжал он, - опять повел меня к
себе. Мы медленно подошли к дому. Было три часа. Перед тем как подняться
наверх, дю Брюэль заметил какое-то движение в кухне. Войдя, он увидел
приготовления к обеду и, бросив на меня многозначительный взгляд, спросил
кухарку, что она делает.
- Барыня заказала обед, - ответила та. - Барыня оделась, велела послать
за экипажем, потом передумала и отослала экипаж, приказав подать его к
началу спектакля.
- Ну? - воскликнул дю Брюэль. - Что я тебе говорил?
Мы осторожно вошли в квартиру. Никого. Миновав гостиные, мы очутились в
будуаре, где застали Туллию в слезах. Без всякой рисовки она вытерла глаза и
сказала дю Брюэлю: "Пошлите в "Роше де Канкаль" записку с просьбой
предупредить приглашенных, что обед будет у нас дома". На Туллии был туалет,
какого не увидишь на актрисе: он поражал своим изяществом, гармонией покроя
и тонов, благородной простотой, со вкусом выбранной материей - ни слишком
дорогой, ни слишком простенькой; ничего кричащего, ничего экстравагантного
или, как глупцы говорят, "артистического". Словом, туалет безукоризненный. В
тридцать семь лет красота Туллии, как это свойственно многим француженкам,
достигла своего расцвета. Ее лицо с прославленным овалом в эту минуту было
божественно бледно. Она сняла шляпку, и мне был хорошо виден легкий пушок,
подобный тому, что покрывает персики, он еще более смягчал необыкновенно
изящные контуры ее щек. Лицо ее, обрамленное белокурыми локонами, выражало и
грусть, и нежность. Серые лучистые глаза были затуманены слезами. Тонкий нос
с трепещущими ноздрями, достойный украсить собой самую прекрасную римскую
камею, маленький, почти детский рот, стройная царственная шея с чуть
набухшими венами, подбородок, покрасневший от какой-то тайной тревоги,
порозовевшие по краям уши, дрожавшие, затянутые в перчатки руки - все
выдавало сильное душевное волнение. Нервное движение бровей изобличало
скрытую душевную боль. В эту минуту она была прекрасна. Дю Брюэль был
подавлен ее словами. Туллия бросила на нас проницательный и непроницаемый
кошачий взгляд, свойственный лишь светским женщинам и актрисам; затем она
протянула руку дю Брюэлю.
- Мой бедный друг, едва ты ушел, я осыпала себя тысячью упреков. Я
обвиняла себя в самой черной неблагодарности, в том, что дурно себя вела! Я