"Оноре де Бальзак. Банкирский дом Нусингена" - читать интересную книгу автора

для вас дали!")
- Блестяще! - воскликнул Кутюр.
(Нам действительно казалось, что мы слышим то, что происходит в церкви.
Бисиу изображал все, вплоть до шума шагов следовавших за гробом людей, - он
воспроизводил его, шаркая по полу ногами.)
- Есть романисты, поэты, писатели, которые восхваляют парижские
нравы, - продолжал Бисиу. - Но вот вам истинная правда о столичных
похоронах: из ста человек, пришедших отдать последний долг бедняге
покойнику, девяносто девять говорят во время панихиды о своих делах и
развлечениях. Только чудом можно наткнуться хоть на какое-то подобие
искренней скорби. Да и бывает ли вообще скорбь без эгоизма?..
- Увы! - сказал Блонде. - Ничто не внушает к себе так мало уважения,
как смерть, но, может быть, она и не заслуживает уважения?..
- Да, это такое обыденное явление! - подхватил Бисиу. - После панихиды
Нусинген и дю Тийе проводили покойника до кладбища. За гробом шел пешком
старый слуга. Экипаж банкира следовал за каретой духовенства.
- "Ну, торокой трук, - обратился Нусинген к дю Тийе. когда они огибали
бульвар, - фот утопный слушай шениться на Мальфине: фы путете сашитником
этой петной рытающей семьи; у фас путет сфоя семья, семейный ошак, том
полная тшаша, а Мальфина - это клат".
- Ну в точности Нусинген, этот старый Робер Макэр
- Весь дю Тийе в двух словах! - воскликнул Кутюр.
- "С первого взгляда она может показаться дурнушкой; но, должен
признаться, в ней много души", - сказал дю Тийе.
- "И сертца, а это клафное, мой торокой, она путет претанной и умной
шеной. Ф нашем собашьем ремесле не снаешь, кому ферить. Польшое шастье, если
мошно полошиться на сертце сопстфенной супруки. Я охотно променял пы
Тельфину, - а она принесла мне польше миллиона пританого, - на Мальфину, у
которой пританое меньше". - "А сколько именно?" - "Не снаю тошно, но што-то
есть". - "Есть мать, которая обожает розовый цвет", - ответил дю Тийе и
этими словами положил конец попыткам Нусингена. После обеда барон сообщил
Вильгельмине Адольфус, что у него в банке осталось всего лишь около
четырехсот тысяч франков ее денег. Наследница мангеймских Адольфусов, весь
доход которой сводился теперь к двадцати четырем тысячам франков в год,
запуталась в слишком сложных для ее головы вычислениях... "Как же так, -
говорила она Мальвине, - как же так, ведь только на портниху у нас уходило
по шести тысяч франков в год. Откуда же твой отец брал эти деньги? На
двадцать четыре тысячи франков нам не свести концов с концами, это нищета!
О! если б жив был мой покойный отец, он умер бы с горя, увидев, до чего меня
довели! Бедняжка Вильгельмина!" И она залилась слезами. Чтобы утешить мать,
Мальвина стала доказывать ей, что она еще молода и хороша собой, что розовый
цвет ей по-прежнему к лицу, что в Опере и у Итальянцев для нее всегда
найдется место в ложе госпожи де Нусинген. Она убаюкала мать, и баронесса,
грезя о празднествах, балах, музыке, изящных туалетах, успехе, уснула за
голубым шелковым пологом в нарядной спальне - рядом с комнатой, где две ночи
назад испустил дух Жан-Батист барон д'Альдригер. Вот в нескольких словах его
история.
Этот почтенный эльзасец, страсбургский банкир, сколотил себе при жизни
состояние приблизительно в три миллиона. В 1800 году, тридцати шести лет от
роду, в апогее своей сделанной во время революции финансовой карьеры он