"Оноре де Бальзак. З. Маркас" - читать интересную книгу автораозарено двумя светочами - двумя черными глазами, бесконечно нежными,
спокойными, глубокими, исполненными мысли. Эти глаза, если можно так выразиться, были принижены. Маркас словно боялся взглянуть на кого-нибудь, боялся не столько за себя, сколько за тех, на кого упал бы его завораживающий взгляд; он обладал некоей силой, но не хотел ею пользоваться; он щадил прохожих, он трепетал при мысли, что на него могут обратить внимание. То была не скромность, а смирение, не христианское смирение, неотделимое от милосердия, но смирение, подсказанное разумом, сознанием того, что таланты в наши дни бесполезны, что ты не можешь проникнуть в среду, отвечающую твоим склонностям, и жить в ней. В иные минуты этот взгляд мог метать молнии. Из этих уст должен был исходить громовой голос, очень напоминавший голос Мирабо[1]. - Я только что встретил на улице замечательного человека, - сказал я Жюсту, входя. - Это, видимо, наш сосед, - ответил Жюст. И действительно, он описал наружность встреченного мною человека. - Таким и должен быть тот, кто живет, как мокрица, - сказал он в заключение. - Какая приниженность и какое величие! - Одно соответствует другому. - Сколько разбитых надежд! Сколько замыслов, потерпевших крушение! - Семь миль развалин! Обелиски, дворцы, башни: развалины Пальмиры среди пустыни, - сказал, смеясь, Жюст. Мы прозвали нашего соседа "развалины Пальмиры". Уходя обедать в тот унылый ресторан на улице Лагарп, где мы были абонированы, мы осведомились об имени постояльца, проживающего в номере тридцать седьмом, и тогда-то мы дети, мы повторили свыше ста раз с самыми различными интонациями - то шуточными, то меланхолическими - это имя, звуки которого делали его вполне пригодным для подобной игры. Жюст ухитрялся так выговаривать звук "З", что создавалось впечатление взвивающейся ракеты; затем, пышно развернув первый слог фамилии, произносил второй глухо и отрывисто, как бы рисуя картину низвержения этой ракеты. - Да все-таки чем же, как же он живет? Между этим вопросом и тем невинным подсматриванием, к которому нас побуждало любопытство, прошло ровно столько времени, сколько потребовалось для осуществления возникшего у нас проекта. Вместо того чтобы бродить по улицам, мы вернулись домой. Каждый из нас запасся романом - и ну читать да прислушиваться. Среди глубокой тишины, царившей в обеих наших мансардах, мы услышали ровное, тихое дыхание спящего человека. Я первый обратил на это внимание. - Он спит, - сказал я Жюсту. - В семь часов! - ответил "доктор". Таково было прозвище, которое я дал Жюсту. Меня он прозвал "министром юстиции". - Нужно быть очень несчастным, чтобы столько спать, - сказал я и вскочил на комод, вооружившись огромным ножом, в рукоятку которого был вделан штопор. Я провернул им в переборке круглое отверстие величиной с мелкую монету. Приложив глаз к дырке, я увидел перед собой только мрак: я не подумал о том, что было уже темно. Когда, около часу ночи, мы закрыли наши романы и уже хотели раздеваться, в комнате соседа послышался шорох; он |
|
|