"Оноре де Бальзак. Музей древностей" - читать интересную книгу авторачистейшим самопожертвованием. А перед братом она благоговела.
- Я умру девицей д'Эгриньон,- просто ответила она нотариусу. - Для вас не может быть более достойного имени, отозвался Шенель, полагая, что сделал комплимент. Бедная девушка покраснела. - Ты сказал глупость, Шенель,- заметил маркиз, одновременно и польщенный словами бывшего слуги и недовольный, что они огорчили его сестру.- Урожденная д'Эгриньон может выйти даже за Монморанси: у нас кровь чище, чем у них. На гербе д'Эгриньонов - рыцарь в золотых латах и лев с двумя алыми перевязями, и за девятьсот лет наш герб не изменился, оставшись в точности таким же, как в первый день. Отсюда девиз "Cil est nostre" {Это наш герб (лат.)}, принятый нашим родом на одном из турниров Филиппа-Августа; отсюда рыцарь и лев. "Я не помню, чтобы когда-нибудь встречал женщину, так сильно поразившую мое воображение, как поразила его мадмуазель д'Эгриньон,- пишет Блонде, которому современная литература обязана, между прочим, и этой историей. Я был, правда, еще очень юным, почти ребенком, и, может быть, впечатления, оставленные ею в моей памяти, обязаны яркостью своих красок тому влечению к чудесному, которое присуще этому возрасту. Когда я видел еще издали, как она, ведя за руку своего племянника Виктюрньена, не спеша идет по широкой аллее, где я играл с другими детьми, меня пронизывало чувство, напоминавшее действие гальванического тока, и, как я ни был юн, мне казалось, что во мне пробуждается новая жизнь. У мадмуазель Арманды были рыжевато-каштановые волосы, ее щеки покрывал легчайший, отливавший серебром пушок, который мне страшно нравился, и я старался повернуться так, чтобы солнечный свет падал оттенком, от взгляда которых меня бросало в жар. Я начинал кататься по траве, делая вид, что играю, а на самом деле, чтобы оказаться как можно ближе к ее маленьким ножкам и полюбоваться ими. Белизна ее кожи, тонкость черт, чистые линии лба, изящество стройного стана каждый раз вновь поражали меня, хотя я и не сознавал, что стан ее строен, лоб прекрасен, а овал лица - совершенство. Я восхищался ею так же, как в этом возрасте молятся дети, сами хорошенько не ведая о чем. Когда мои упорные взгляды, наконец, привлекали ее вниманье и она спрашивала мелодичным голосом, казавшимся мне полнозвучнее всех голосов на земле: "Что ты тут делаешь, мальчик? Отчего ты так смотришь на меня?" - я подходил ближе, переминался с ноги на ногу, грыз ногти и, наконец, краснея, отвечал: "Не знаю". А если случалось, что она гладила меня белой рукой по голове и спрашивала, сколько мне лет, я убегал и уже издали кричал. "Одиннадцать". Когда мне доводилось читать "Тысячу и одну ночь" и в сказке действовала царица или фея, я наделял их лицом и походкой мадмуазель д'Эгриньон. А когда учитель рисования заставлял меня срисовывать античные головы, я замечал, что волосы у них лежат так же, как у мадмуазель д'Эгриньон. Позднее сумасбродные мечты одна за другой исчезли, но мадмуазель Арманда, при появлении которой на главной аллее мужчины почтительно расступались, чтобы дать ей дорогу, и смотрели ей вслед, любуясь волнующимися складками ее длинного коричневого платья, пока она не скрывалась из виду, мадмуазель Арманда осталась жить в уголке моей памяти как идеал женской красоты. Изящные очертания ее фигуры, которые иногда обрисовывал порыв ветра и которые я угадывал, несмотря на ее широкое платье, эти совершенные очертания вновь воскресли в моих юношеских мечтах. А еще |
|
|