"Оноре де Бальзак. Музей древностей" - читать интересную книгу автора

позднее, когда я упорно стремился постичь некоторые тайны человеческой души,
память подсказывала мне, что мое уваженье к мадмуазель д'Эгриньон,
родившееся еще в ранней юности, быть может, вызвано было особым выражением,
запечатленным в чертах ее лица и во всем облике. Спокойствие этого ясного
чела в сочетании с затаенной душевной пылкостью, благородное достоинство
всех ее движений, ореол исполненного долга - все это глубоко трогало и
покоряло меня. Дети гораздо более восприимчивы к незримым воздействиям идей,
чем принято думать: они никогда не смеются над человеком, заслуживающим
почитания, подлинная прелесть их трогает, красота влечет, ибо они сами
прекрасны, а между явлениями одной и той же природы существует таинственная
связь. Мадмуазель д'Эгриньон была в свое время для меня предметом
почтительного преклонения, и даже теперь, когда мое бурное воображение иной
раз увлекает меня по витой лестнице средневекового замка, оно неизменно
рисует мне образ мадмуазель Арманды, как символ далеких рыцарских времен.
Когда я читаю старинные хроники, она встает передо мной в образах
прославленных женщин-то она Агнесса, то Мари Туше, то Габриэль. Я наделяю ее
той любовью, которой она могла бы любить, но которая так и осталась
погребенной в ее сердце. Это небесное виденье, мелькнувшее среди моих
смутных детских мечтаний, появляется и теперь в тумане моих грез".
Запомните этот портрет, он верно отражает и физические и нравственные
черты оригинала! Мадмуазель д'Эгриньон - одна из наиболее поучительных фигур
этой повести, она дает наглядный пример того, что добродетели могут принести
вред, если они не озарены светом разума.
В течение 1804-1805 годов две трети эмигрировавших семейств вернулись
во Францию, и почти все, кто был из той же провинции, что и маркиз
д'Эгриньон, опять водворились в своих наследственных поместьях. Не обошлось
и без отступников: многие дворяне пошли на службу к Наполеону - одни
оказались в его армии, другие - при дворе; а некоторые породнились с
семействами новых богачей. Все, кто связал свою судьбу с империей, вернули
себе состояние и благодаря щедрости императора получили обратно свои
поместья и леса; многие осели в Париже; но восемь-девять древних дворянских
родов остались верны изгнанной аристократии и павшей монархии: это были
Ла-Рош-Гюйоны, Нуатры, Верней, Катераны, Труавили и другие; иные были
богаты, иные - бедны; однако для них важно было не золото: превыше всего они
почитали древность рода и чистоту крови, подобно тому, как для антиквара
ценность медали - не в ее весе, а в сохранности букв и изображения и в
древности чеканки. Эти семьи признали своим главою маркиза д'Эгриньона; его
дом сделался местом их собраний. Здесь император, властитель Франции,
неизменно оставался всего лишь господином Буонапарте; здесь властвовал
Людовик XVIII, живший тогда в Митаве; здесь департамент по-прежнему
именовался провинцией, а префектура - интендантством.
Своей прямотой, честностью и бесстрашием маркиз д'Эгриньон снискал
искреннее восхищение окружающих, а его несчастья, твердость и непоколебимая
верность своим взглядам заслужили ему уважение всего города. Маркиз, эта
великолепная развалина, сохранял то неподдельное величие, которое мы находим
в грандиозных обломках прошлого. Рыцарская щепетильность дЭгриньона была
настолько известна, что во многих случаях враждующие стороны единодушно
избирали его своим судьей. Все хорошо воспитанные люди из числа сторонников
империи и даже местные власти относились к его предрассудкам снисходительно,
а к его личности - с уважением. Но большая часть нового общества, люди,