"Оноре де Бальзак. Эликсир долголетия " - читать интересную книгу автора

оглашалось радостными кликами, а конские копыта стучали на дворе и пажи
ссорились, играя в кости на ступеньках лестницы, Бартоломео за целый день
съедал лишь семь унций хлеба и пил одну лишь воду. Иногда полагалось
подавать ему птицу, но лишь для того, чтобы он мог бросить кости своему
верному товарищу - черному пуделю. На шум он никогда не жаловался. Если во
время болезни звук рога и лай собак нарушали его сон, он ограничивался
словами: "А! Это Дон Хуан возвращается с охоты!" Никогда еще не встречалось
на свете отца столь покладистого и снисходительного; поэтому, привыкнув
бесцеремонно обращаться с ним, юный Бельвидеро приобрел все недостатки
избалованного ребенка; как блудница с престарелым любовником, держал он себя
с отцом, улыбкою добиваясь прощения за наглость, торгуя своей нежностью и
позволяя себя любить. Мысленно восстанавливая картины юных своих годов, Дои
Хуан пришел к выводу, что доброта его отца безупречна. И, чувствуя, пока он
шел по галерее, как в глубине сердца рождаются угрызения совести, он почти
прощал отцу, что тот зажился на свете. Он вновь обретал в себе сыновнюю
почтительность, как вор готовится стать честным человеком, когда предвидит
возможность пожить на припрятанные миллионы.
Вскоре молодой человек достиг высоких и холодных зал, из которых
состояли апартаменты его отца. Вдоволь надышавшись сыростью, затхлостью,
запахом старых ковровых обоев и покрытых пылью и паутиной шкафов, он
очутился в жалкой спальне старика, перед тошнотворно пахнущей постелью возле
полуугасшего очага. На столике готической формы стояла лампа, время от
времени она освещала ложе вспышками света, то ярче, то слабее, каждый раз
по-новому обрисовывая лицо старика. Сквозь плохо прикрытые окна свистел
холодный ветер, и снег хлестал по стеклам с глухим шумом. Эта картина
создавала такой резкий контраст празднику, только что покинутому Дон Хуаном,
что он не мог сдержать дрожи.
А затем его пронизал холод, когда он подошел к постели и при сильной
вспышке огня, раздуваемого порывом ветра, обозначилась голова отца: ужо
черты лица его осунулись, а кожа, плотно обтянувшая кости, приобрела
страшный зеленоватый цвет, еще более заметный из-за белизны подушки, на
которой покоилась голова старика; из полуоткрытого и беззубого рта,
судорожно сведенного болью, вырывались вздохи, сливавшиеся с воем метели.
Даже в последние мгновения жизни его лицо сияло невероятным могуществом.
Высшие духовные силы боролись со смертью. Глубоко впавшие от болезни глаза
сохранили необычайную живость. Своим предсмертным взглядом Бартоломео как бы
старался убить врага, усевшегося у его постели. Острый и холодный взор был
еще страшнее из-за того, что голова оставалась неподвижной, напоминая череп,
лежащий на столе у медика. Под складками одеяла ясно вырисовывалось тело
старика, такое же неподвижное. Все умерло, кроме глаз. Невнятные звуки,
исходившие из его уст, носили как бы механический характер. Дон Хуан
немножко устыдился, что подходит к ложу умирающего отца не сняв с груди
букета, брошенного ему блудницей, принося с собой благоухание праздника и
запах вина.
- Ты веселился! - воскликнул отец, приметив сына.
В ту же минуту легкий и чистый голос певицы, которая пела на радость
гостям, поддержанный аккордами ее виолы, возобладал над воем урагана и
донесся до комнаты умирающего... Дон Хуану хотелось бы заглушить этот
чудовищный ответ на вопрос отца.
Бартоломео сказал: