"Оноре Де Бальзак. Пьеретта" - читать интересную книгу автора

в 1821 году лишь с трудом могли расплатиться за свою лавку и сохранить ее
коммерческую репутацию, - столь жестокий характер приняла конкуренция в
галантерейном деле. Сильвии Рогрон к этому времени было не больше сорока
лет, но из-за уродливости и угрюмого вида, объяснявшегося как складом
лица, так и постоянными заботами и напряженным трудом, ей можно было дать
все пятьдесят. У тридцативосьмилетнего Жерома-Дени была самая глупая
физиономия, какую покупатели когда-либо видели за прилавком. Его низкий
лоб бороздили три глубокие морщины - следы усталости. Он коротко стриг
свои седоватые, редкие волосы и отличался невыразимо тупым видом животного
из породы холоднокровных. Белесые голубые глаза глядели тускло и
бессмысленно. Плоское круглое лицо не внушало ни малейшей симпатии и не
могло даже вызвать усмешку на губах любителя парижских типов: глядя на
него, становилось грустно. Он был тучен и приземист, подобно отцу, но
вместо могучей толщины трактирщика все его тело отличалось какой-то
странной расслабленностью. Багровый румянец отца заменила у него
нездоровая бледность, свойственная людям, которые проводят жизнь свою без
воздуха, в конурах за лавкой, в заделанных решеткой клетушках, именуемых
кассой, день-деньской наматывают и разматывают шпагат, получают деньги и
дают сдачу, изводят своих приказчиков и неустанно повторяют покупателям
одни и те же слова.
Весь скудный ум брата и сестры целиком поглощала их лавка; они умели
вести торговлю, подсчитывать прибыли и убытки, хорошо знали специальные
законы и обычаи парижского торгового мира. Иголки, нитки, ленты, булавки,
пуговицы, портновский приклад - словом, все бесчисленное множество товаров
парижской галантереи полностью забивало их память. Все их способности
уходили на составление счетов, коммерческих писем и ответов на них, на
учет товаров. Вне своего дела они ни о чем не имели понятия, не знали даже
Парижа. Париж для них был чем-то вроде окрестностей улицы Сен-Дени. Узкий
круг их деятельности не выходил за пределы их лавки. Они великолепно умели
донимать своих приказчиков и продавщиц, уличать их в провинностях. Они
только и чувствовали себя счастливыми, когда руки всех их служащих с
проворством мышиных лапок сновали по прилавку, раскладывая или убирая
товары. Если они слышали, как семь-восемь продавщиц или приказчиков
произносят наперебой фразы на том особом языке, которым полагается
беседовать с покупателем, - день казался им чудесным и погода прекрасной.
Когда же Париж оживал под лазурью небес и парижане прогуливались, не
помышляя ни о какой другой галантерее, кроме той, что была на них надета,
- тогда тупица-хозяин говорил: "Вот отвратительная погода для торговли!"
Великое искусство Рогрона, вызывавшее восхищение учеников в его лавке,
заключалось в завязывании, развязывании, упаковке и завертывании пакетов.
Рогрон мог заворачивать покупку и смотреть одновременно на улицу или
наблюдать за тем, что делается в другом конце лавки; он все уже успевал
приметить, когда, подавая покупательнице сверток, говорил:
"Прошу вас, сударыня! Не прикажете ли еще чего?" Если бы не сестра,
этот олух, несомненно, разорился бы. Но Сильвия обладала здравым смыслом и
торговым нюхом. Она руководила братом при закупках на фабриках и
безжалостно гнала его в самую глубь Франции, чтобы купить какой-нибудь
товар хотя бы на одно су дешевле. Ввиду отсутствия сердечных дел, всю
хитрость, в большей или меньшей степени присущую каждой женщине, Сильвия
обратила на погоню за барышом. Оплатить лавку полностью - вот мысль,