"Оноре Де Бальзак. Дочь Евы" - читать интересную книгу автора

гением. Рауль принадлежит к тем немногим мужчинам, наружность которых
бросается в глаза, которые мгновенно привлекают все взгляды в гостиной. Он
обращает на себя внимание своим "неглиже", если позволительно здесь
позаимствовать у Мольера словечко, употребленное Элиантой, чтобы
обрисовать неряху. Платье на нем всегда кажется нарочно измятым, истертым,
изношенным, чтобы оно гармонировало с физиономией. Обычно он держит одну
руку за вырезом открытого жилета, в позе, прославленной портретом
Шатобриана кисти Жироде; но принимает он эту позу не столько для того,
чтобы походить на Шатобриана (он ни на кого не хочет походить), сколько
для того, чтобы нарушить строй складок на манишке. Галстук его в один миг
скручивается от судорожных движений головы, необычайно резких и
порывистых, как у породистых лошадей, томящихся в упряжи и непрерывно
вскидывающих голову, в надежде освободиться от узды или мундштука. Его
длинная остроконечная борода не расчесана, не надушена, не разглажена
щеткою, как у тех щеголей, которые носят ее веером или эспаньолкой, - он
дает ей свободно расти. Волосы, застревающие между воротником фрака и
галстуком, пышно ниспадающие на плечи, оставляют жирные пятна на тех
местах, которых касаются. Сухие и жилистые руки незнакомы со щеткой для
ногтей и лимонным соком; их смуглая кожа, по утверждению некоторых
фельетонистов, не слишком часто освежается очистительными водами. Словом,
этот ужасный Рауль - причудливая фигура. Его движения угловаты, словно их
производит несовершенный механизм. Его походка оскорбляет всякое
представление о порядке своими восторженными зигзагами, неожиданными
остановками, при которых он толкает мирных обывателей, гуляющих по
парижским бульварам. Речь его, полная едкого юмора и колких острот,
напоминает эту походку: внезапно покидая язвительный тон, она становится
неуместно нежной, поэтичною, утешительной, сладостной; она прерывается
необъяснимыми паузами, вспышками остроумия, порою утомительными. В свете
он щеголяет смелою бестактностью, презрением к условностям, критическим
отношением ко всему, что свет уважает, и это восстанавливает против него
узколобых людей, а также и тех, кто старается блюсти правила старинной
учтивости. Но в этом есть своеобразие, как в произведениях китайцев, и
женщин оно не отталкивает. С ними, впрочем, он часто бывает изысканно
любезен, ему словно нравится вести себя так, чтобы ему прощались
странности, одерживать над неприязнью победу, лестную для его тщеславия,
самолюбия или гордости. "Почему вы такой?" - спросила его однажды маркиза
де Ванденес. "А почему жемчужины таятся в раковинах?" - ответил он пышно.
Другому собеседнику, задавшему тот же вопрос, он сказал: "Будь я как все,
разве мог бы я казаться самым лучшим особе, избранной мною среди всех?" В
духовной жизни Рауля Натана царит беспорядок, который он сделал своею
вывеской. Его внешность не обманчива: талант его напоминает бедных
девушек, работающих в домах у мещан "одной прислугой". Сперва он был
критиком, и критиком замечательным; но это ремесло показалось ему
шарлатанством. Его статьи стоили книг, говаривал он. Соблазнили его было
театральные доходы, но, будучи неспособен к медленному и кропотливому
труду, которого требует построение пьесы, он вынужден был взять в
сотрудники одного водевилиста, дю Брюэля, и тот инсценировал его замыслы,
всегда сводя их к доходным, весьма остроумным вещицам, всегда написанным
для определенных актеров и актрис. Они вдвоем создали Флорину, актрису,
делающую сборы. Стыдясь этого соавторства, напоминающего сиамских