"Оноре Де Бальзак. Дочь Евы" - читать интересную книгу автора

кашемиром и оживленный лиловым атласом потолок; горностаевый ковер у
кровати, а над нею, под пологом, похожим на шатер, - фонарь, чтобы при
свете его читать газеты до их выпуска в свет. Со всей этой пышностью
гармонировала желтая с отделкой цвета флорентийской бронзы гостиная; но
подробное описание придало бы этим страницам сходство с объявлением об
аукционе по постановлению суда. Чтобы найти нечто подобное всем этим
прекрасным вещам, надо было бы заглянуть в соседний особняк - к Ротшильду.
Софи Гринью, получившая в театральной купели крестное имя Флорины,
дебютировала на второстепенных сценах, несмотря на свою красоту. Успехом и
богатством она обязана была Раулю Натану. Их союз, вполне согласный с
театральными и литературными нравами, нимало не вредил Раулю, соблюдавшему
приличия в качестве человека высокого предназначения. Однако
благосостояние Флорины было весьма неустойчиво. Ее доходы были делом
случая, зависели от ангажементов, от турне, их едва хватало на туалеты и
хозяйство. Натан взимал в ее пользу кое-какие подати с новых промышленных
предприятий; но хотя он неизменно держался с нею рыцарем и опекуном, опека
его отнюдь не была постоянной и надежной. Такая шаткость, неустойчивость
жизни ничуть не пугали Флорину. Она верила в свой талант, верила в свою
красоту. Эта твердая ее вера потешала тех, кто слышал, как она в ответ на
предостережения объявляла ее залогом всего своего будущего - Стоит мне
захотеть, и у меня будет рента, - говорила она. - Я уже положила в банк
пятьдесят франков.
Никто не понимал, как могла ее красота целых семь лет оставаться в
тени; Флорина начала службу на сцене в тринадцать лет, на выходных ролях,
а спустя два года дебютировала в захудалом театре на бульваре. В
пятнадцать лет не существует ни красоты, ни таланта: женщина - только
обещание Теперь же Флорине было двадцать восемь лет, в этом возрасте
красота француженки достигает полного расцвета. Художники прежде всего
замечали у Флорины плечи - шелковистой белизны, с оливковым отливом близ
затылка, но крепкие и блестящие; свет скользил по ним, как по атласу.
Когда она поворачивала голову, дивные складочки шеи восхищали скульпторов.
На этой гордой шее покоилась головка римской императрицы - изящная и
тонкая, круглая и властная голова Поппеи, с одухотворенными правильными
чертами лица, с гладким, без единой морщинки, лбом, встречающимся у
женщин, которые гонят от себя заботу и раздумье, которые легко уступают,
но подчас и упираются, как мулы, и тогда уж глухи ко всему. Этот лоб,
изваянный одним ударом резца, выгодно подчеркивал красоту пепельных волос,
почти всегда приподнятых спереди на римский лад двумя одинаковыми волнами,
а сзади свернутых в тяжелый узел, оттенявший белизну шеи. Черные тонкие
брови, словно выведенные кисточкой китайского живописца, обрамляли нежные
веки с сеткой розовых жилок. Зрачки, горевшие живым блеском, испещренные
карими лучиками, сообщали ее взгляду жестокую пристальность хищного зверя
и выдавали холодное лукавство куртизанки. Дивные газельи глаза красивого
серого цвета были опушены длинными черными ресницами, и этот
очаровательный контраст усугублял в них выражение сосредоточенного и
спокойного сладострастия; их окружали глубокие тени, но она так искусно
умела переводить глаза в сторону или вверх, изображая раздумье или
наблюдая; так научилась придавать им на сцене ярчайший блеск при полной
неподвижности, не шевельнув головой, не меняя выражения лица; столько
живости было в ее взгляде, когда она, разыскивая кого-нибудь, окидывала им