"Джеймс Боллард. Садок для рептилий." - читать интересную книгу автора

вообще прекращался, и громадная толпа, словно несметное сборище людей,
ожидающих начала какого-то надолго задержанного публичного представления,
привстав, садилась, нетерпеливо ерзая на месте. Пеламу, который со своего
поста вел внимательные наблюдения за пляжем, четким сигналом таких
приливов беспокойной активности, когда все люди огромным, во всю длину
пляжа валом подавались вперед, служил металлический блеск тысяч
портативных приемников, передвигавшихся будто волна на осциллографе.
Каждый раз во время очередного приступа, которые повторялись с промежутком
примерно в полчаса, толпа, казалось, пододвигалась чуточку ближе к морю.
Прямо у бетонного основания террасы, среди массы развалившихся на
песке фигур расположилось большое семейство, устроив себе нечто вроде
отдельного загона. В одном его конце, буквально рукой подать от Пелама,
вырыли себе гнездо юные отпрыски; их распростертые угловатые тела в мокрых
коротеньких купальниках переплелись друг с другом и высовывались из этого
клубка наподобие какого-то странного кольчатого животного. Несмотря на
нескончаемый общий гул, доносившийся с пляжа и увеселительной площадки,
Пелам прислушивался к их бессмысленной болтовне, следя за нитью
радиорепортажа по транзистору, который они бесцельно крутили, переводя с
одной станции на другую.
- Вот-вот запустят новый спутник, - сказал он Милдред. - "Эхо-XXII".
- И чего стараются? - Скучные голубые глаза Милдред разглядывали
марево вдали над морем. - По-моему, их и так больше чем достаточно.
- Ну...
Мгновение Пелам обдумывал, стоит ли поддержать беседу, использовав
скудные возможности, которые открывал ответ жены. Хотя она была замужем за
преподавателем Школы физиологии, ее интерес к ученым материям сводился
почти что к огульному осуждению всей этой сферы деятельности. К его
собственной работе в университете она относилась с мучительной для него
терпимостью, презирая его пребывавший в вечном беспорядке кабинет,
студентов-голодранцев и дурацкое лабораторное оборудование. Пеламу так и
не удалось установить, какую профессию она уважала. До замужества, как он
уразумел впоследствии, она хранила вежливое молчание относительно его
деятельности, и за одиннадцать лет супружества отношение это вряд ли
изменилось, хотя трудности существования на его скудное жалованье побудили
ее заинтересоваться тонкой, сложной и бесконечно утомительной игрой "тише
едешь - дальше будешь" в области служебных продвижений.
Как и следовало ожидать, ее ядовитый язычок принес им мало друзей, но
- любопытный парадокс - Пелам чувствовал, что ему пошло на пользу то
неприязненное уважение, которое Милдред завоевала таким способом. Порой ее
язвительные замечания, высказанные на каком-нибудь чересчур затянувшемся
приеме - неизменно громким голосом - во время паузы в разговоре (например,
она окрестила престарелого преподавателя факультета физиологии
"геронтологическим фокусом" в присутствии находившейся в пяти шагах от нее
жены профессора), восхищали Пелама своей ядовитой точностью, но вообще в
ее непоколебимом отсутствии сострадания к остальной части рода
человеческого было что-то пугающее. Ее круглое, равнодушное лицо с
церемонно поджатыми, похожими на розовый бутон губами напомнило Пеламу
описание Моны Лизы, в котором говорилось, что у нее такой вид, будто она
только что съела на обед собственного мужа. Милдред, однако, даже не
улыбалась.