"Дмитрий Балашов. Святая Русь (Книга 2, части 5 - 6) (Государи московские; 7)" - читать интересную книгу автора

нуждающийся в добром изографе, дабы прелепо обновить поруганные святыни>.
Киприан, говоря о возвышенном, часто выражался витиевато. Не забыл
митрополит и задаток оставить мастеру в виде увесистого мешочка серебра,
что уже прямо обязывало Феофана прибыть на Москву.
Росписи, заказанные новгородскими боярами, были закончены. Грек еще
раз обошел церкву в час, когда не было службы, поднялся на хоры, зашел в
каменную палатку, которую расписывал сам, даже без подмастерьев. Постоял
остраненно перед своею античною Троицей, узрел и сам то, что ему сперва
подсказали другие: изнеженную позу возлежащего правого ангела - отблеск
языческой Эллады под покровом распростертых византийских крыльев верхнего,
центрального ангела... Когда писал, не думал о том и Омировы строки не
вспоминал, но жила и в нем, как почти в каждом византийце, неугасшая
эллинская древность, жила! И чудо, что о том поведали ему первыми местные,
новогородские мастеры, у коих ничего подобного не было никогда, верно, и
не могло быть! У них тут в древности - лешие, да русалки, да хороводы дев
в широких, украшенных хитрою вышивкою льняных рубахах своих, лесовики да
полевики, да овинники, баенная нечисть, кудесы да волхвы, и поныне
святками в харях да личинах ходят по городу! А у него - виноцветное море.
Нереиды, Афродита, рождающаяся из пены морской, герои троянские, затеявшие
войну из-за похищенной жены царя Менелая, Афина и Зевс, забытые,
отреченные языческие боги! Как все это прорвалось тут, в этом возлежащем,
яко античные герои во время пира, ангеле, в этом изысканно-земном облике,
в том, как откинулся он на ложе, в изломах тела, явленных одною лишь
бегучею, незримо то утолщающейся, то истончаемой линией. Словно боги
Олимпа слетели к земному пиру, как они сходили когда-то, заключая в
объятия свои земных жен!
Никогда и нигде больше он не напишет подобного, тем паче теперь,
когда уже порешил принять иноческий сан!
Святые подвижники и столпники требовательно взирали на мастера,
давшего им вторую, бессмертную жизнь. Феофан вышел из палатки, постоял на
хорах прямь царских дверей, озирая воссозданный им синклит христианских
подвижников, мучеников, святых и героев, поднял очеса вверх, туда, где
жмурились взирающие на него праотцы, и испуганные шестикрылые серафимы
провожали взором мастера, медленно опустив голову, сходившего сейчас по
каменным ступеням узкой лестницы... Вот и здесь он оставил частицу своей
души и уже не вернет, не повторит созданного! И сколько еще сил и уменья
пошлет ему Господь, и что позволит свершить?
Феофан вышел на улицу, прошел молча по бревенчатой новгородской
мостовой в сторону Торга. Ежели бы не вечный зов мастерства, ежели бы не
всегдашнее стремление к иному, то и остаться бы ему в Новом Городе навек!
Тут книжная мудрость, диспуты, тут сонм искусников, у коих не худо
поучиться и ему самому, тут яростные споры церковные, напомнившие ему
родной Византий - почему-то древним именем этим захотелось назвать Феофану
родину свою, великий, незримо уходящий в ничто град Константина, который,
наверно, ему уже не видать никогда!
Он плотнее запахнул русский опашень, подаренный ему Машковыми. На
улице была промозглая сырь, бревна затейливых боярских хором потемнели от
влаги, и небо было сизо-серым, низким и волглым, надолго не обещая в
дымных пробелах весенней промытой голубизны...
В теремах толковали нынче о спорах с великим князем московским,