"Дмитрий Балашов. Святая Русь (Книга 2, части 5 - 6) (Государи московские; 7)" - читать интересную книгу автора

требовавшим себе, как всегда после войн и исторов, черного бора с
новгородских волостей. Пора была уезжать! Надобно было уезжать! Он вышел
на глядень и остановился, впитывая кишение торга, пристань, запруженную
ладьями, обвисшие цветные паруса и Детинец на той стороне Волхова, с
царственно плывущими в сизом океане облаков куполами великой Софии.
Он стоял и смотрел. Ветер отвеивал его длинную, черную, с первыми
прядями седины бороду. Художника узнавали горожане, окликали, кланялись.
Феофан отвечал кивками. В Москву насоветовали ему ехать водою, Селигерским
путем, - не утонуть бы в грязи осенних дорог! А там уже, от Волока
Ламского, конями до самой Москвы.
В Новгороде Феофан расставался с новым слугою, немногословным и
старательным юношей, сыном бедной вдовы с Нутной улицы Славенского конца,
у коего обнаружился несомненный талан иконописный. Оставлял мастером,
способным уже и теперь не посрамить учителя своего. А все же нет-нет да и
вспоминался ему первый его русский холоп, Васка, бесталанный и
нерасторопный, дуром погинувший, не то уведенный в полон в злосчастном
сражении на Пьяне, но чем-то незримо прикипевший к сердцу византийского
художника. Он и нового слугу, Нелюба, нет-нет да и, оговорившись, называл
Ваской... Ежели прежний холоп и жив, где-то он теперь?
Назавтра из утра Нелюб вместе с двумя молодшими боярина Машкова
грузили в ладью невеликий припас мастера. Те же краскотерки и кисти, те же
синие камни и дорогой пурпур. Впрочем, и хорошую суконную свиту, и
бархатный зипун, и долгую ордынскую шубу на куньем меху, и шапку
сибирского соболя, и тонкие сапоги цветной новогородской кожи, и несколько
рубах - льняных, серых и белополотняных, среди коих была одна дорогая,
шемаханского шелку. В Новгороде мастер побогател. Увозил он с собою и
местные краски: растертую в порошок желтую охру красивого золотистого
отлива, и темно-вишневую краску, добытую где-то на севере, и дорогую
зелень. По весу всей справы красок у него было больше всего.
Мужики сложили завернутые в просмоленную холстину кули, бережно
поставили укладку с добром. С боярином Феофан простился загодя, в тереме.
- Где и жить будешь, разорено дак! - напутствовал его Машков. Однако
обнял и поцеловал трижды, не чинясь, как равного. А провожать до ладьи не
стал. Мастер ехал в Москву, а на московского володетеля сердиты были нынче
все без изъятия граждане Господина Великого Нова-Города...


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В Москве Киприана мастер уже не застал, и первое время с ним явно не
ведали, что делать. Впрочем, он получил-таки новорубленую избу в
отстроенном уже Чудовом монастыре, в самом Кремнике, куда мог свалить
попервости весь свой груз и, посещая монастырскую трапезную, хотя не
заботить себя мыслями о хлебе насущном.
После Великого Новгорода уничтоженная Тохтамышем Москва являла вид
жалкий.
Рассчитавшись с возчиками, выдержав долгий и нудный разговор с
игуменом монастыря, опиравшимся поначалу на то, что владыка Киприан отбыл
в Киев, а от нового владыки, Пимена, никаких наказов о греческом художнике
не поступало (впрочем, посоветовавшись с кем-то, для чего он дважды и