"Дмитрий Балашов. Святая Русь (Книга 2, части 5 - 6) (Государи московские; 7)" - читать интересную книгу автора

надолго покидал келью, игумен преложил гнев на милость), удалось наконец
прибрать свои кули и укладки под крышу избы и пообедать в монастырской
трапезной простывшим сочивом и хлебом с кружкою кваса. Впрочем, к еде
греческий мастер и всегда был не зело требователен.
Оснеженная и разъезженная дочерна Москва уже погружалась в сумрак.
Грязный снег, перемешанный с сажею и щепой, чавкал под ногами, летел
серыми брызгами из-под многочисленных тележных колес. Смерды и горожане в
долгой русской сряде, заляпанной грязью, хлопотливо суетились в улицах.
Повсюду часто и настойчиво-зло стучали топоры. Город строился, вырастая из
грязи и серо-зеленых пластов навезенной глины ослепительно-белыми срубами
новых хором.
Здесь его никто не знал, никто не останавливал, не вопрошал и не
кланялся. Рассеянно окидывали взором и отворачивались. Мало ли бородатых и
темноликих снует по городу - фрязин, а то черкашенин али грек, купец,
должно!
Из какого-то глубокого погреба доставали с охами и руганью забытый по
осени и уже разложившийся труп, тут же укладывая разъятые части тела в
домовину. Феофана шатнуло посторонь от тяжкого запаха тления.
Представилось на миг, как должен был выглядеть город сразу после ухода
татар, и он поспешил ускорить шаги.
С площади, окруженной церквами в густых разводах сажи, заваленной
строительным лесом, рядами ошкуренных и уже отесанных бревен, открывался
по-за верхами речной стены вид на реку, тронутую по закраинам льдом, и на
неохватную, тонущую в сумерках, серо-синюю ширь заречья.
Феофан зашел в открытую церковь, где шла вечерняя служба, постоял,
послушал, осенив себя крестным знамением, обозрел закопченные стены, едва
отмытые, с проступающею сквозь копоть росписью московских мастеров, так и
не понявши, хорошею или плохой. Он бы сам написал не так (и уже
прикладывалось безотчетно, что ведь надобно станет сбивать прежнюю
обмазку, по крайности делать насечку на стенах, заново обмазывать и лощить
и тогда уже расписывать по новой, невзирая на то, что было здесь до сих
пор). Выйдя на паперть, он вновь погрузился в сумеречное кишение города и
едва нашел дорогу домой, мысля завернуться сейчас в свой тулуп и проспать
до утра в смолистом холоде только что срубленной клети.
Однако в келье ждала его приятная неожиданность: топилась печь,
слоисто плавал дым, принимая на себя багровые отблески пламени из устья.
Пол был подметен и вымыт, вещи мастера развешаны по спицам и заботливо
разложены вдоль стены, и даже кровать застелена была пышным, набитым
свежею соломою сенником, покрытым сверху полосатою рядниной.
Вошел монастырский служка с беремем дров, улыбнулся Феофану, сказал:
- От великого князя присылали! Духовник еговый, Федор, тебя прошал,
да не ведали, батюшко, где и бродишь! Из утра созывают, вишь, на беседу к
Богоявлению!
Феофан все-таки проверил, проводивши служку, свое добро, пересчитал
оставшиеся гривны-новгородки. Все было, однако, цело. Сказанная ему
вороватость московитов не оправдалась на этот раз. Даже и хлеб, и глиняный
жбан с квасом были приготовлены ему, и блюдо моченой брусницы, что уже и
вовсе растрогало мастера.
Утвердивши на божнице икону святого Николы, подарок новгородских
изографов, и помолясь, Феофан, в исподнем, улегся спать, скинув верхнее