"Дмитрий Балашов. Святая Русь (Книга 2, части 5 - 6) (Государи московские; 7)" - читать интересную книгу автора

платье и сапоги и натянув на себя курчавый мех дорожного овчинного зипуна,
с наслаждением вытянувши долгие сухие ноги, порядком промороженные в пути.
Было хорошо, тепло и удобно. Свежая, пахнущая рожью солома упруго
подавалась усталому телу. Едва мерцал огонек лампады. Утихли к ночи
настойчивые топоры, и ветер за стеною уже заводил свою долгую песню,
заметая белым искристым покрывалом испакощенное лоно земли.


ГЛАВА ПЯТАЯ

Наутро все было бело от выпавшего за ночь снега. Феофан, проспавший с
дороги полунощницу, отстоял заутреню с литургией в тесном, срубленном абы
как, на время, бревенчатом храме (после сановитых новогородских соборов
показалось особенно тесно и темно) и уже готовился идти с братией в
трапезную, как захлопотанный служка, отозвавши художника посторонь,
повестил, что его зовут и сани уже присланы. Пешком тут, как в Новом
Городе, знатные люди не ходили вовсе.
Сани понеслись, виляя, по мерцающему тысячью цветных огоньков снегу,
взметая снежные вихри, огибая чьи-то палаты, горы бревен, теса, драни и
груды строительного мусора, промчались вдоль высокого тына, заворачивали
еще и еще, едва протиснувшись в узости между городовою стеною и церковью,
и наконец стали у крыльца невеликой каменной палаты, пристроенной вплоть
ко храму.
Слегка разочарованный Феофан (мыслилось, его везут в княжеские
терема) поднялся по кирпичным ступеням и оказался в сводчатом покое, грубо
побеленном, видимо, сразу после пожара города. Навстречу ему выступил
внимательноглазый, с легкою походкой клирик. Представясь, назвался
Федором, игуменом Симонова монастыря, - тем самым обманувши и вторую
надежду Феофана, на встречу с митрополитом Пименом, - мановением длани
пригласил к столу. Впрочем, соленые рыжики, холодная севрюжина с хреном,
горчицею и прочими специями, вяленые снетки и тройная стерляжья уха, за
которой последовала каша сорочинского пшена, сопровожденная заедками, и
греческое вино, пироги с морошкою, брусника и сотовый мед скоро и полно
примирили проголодавшегося изографа со скромностью встречи, да и игумен
Федор, назвавшийся к тому же княжеским духовником, скоро расположил
Феофана к себе. Он неплохо владел греческим и оказался достойным
собеседником. Живо расспрашивал о Новгороде и его красотах, о ереси так
называемых стригольников, а также о Константинополе и навычаях василевсов,
о предполагаемой унии с латинами, которая больше всего тревожила русичей,
о генуэзских фрягах и, словом, не уронил в глазах Феофана чести города, ни
достоинства церкви московской. (Вчера, бродя по грязной, отстраивавшейся
Москве, Феофан грехом подумал было, что с отъездом Киприана не осталось и
никоторого ученого мужа в этом городе.)
Присутствующие за столом спасский архимандрит и два старца больше
молчали, приглядываясь к греческому мастеру. Лишь к концу трапезы один из
них, с легким прищуром, посетовал, что владыка Киприан, премного хваливший
художника, ныне уже сошел с престола, но они ждут, что и новый владыка,
Пимен, не станет небрегать рекомыми талантами иконописных дел мастера.
Феофан сдержанно поклонился.
Так ли, сяк, но после гостеванья у княжего духовника жизнь Феофана на