"Дмитрий Балашов. Святая Русь (Книга 2, части 5 - 6) (Государи московские; 7)" - читать интересную книгу автора

Зри, Епифание, егда будут вас работити иные языки, то прежде всего
потщатся лишить русичей веры православной, а там и власти, и зажитка, и
книжного разумения...
Феофан замолк. Последнее он говорил уже безотчетно, повторяя давно
выношенное, отлившееся в строгие словесные формулы. И мысль, и рука его
были устремлены к деланию. И вот первая, бегучая, слегка изломанная линия
пролегла по белизне иконной доски, за нею вторая, третья... Мастер наконец
опустил кисть, передыхая. До того он хватал новые кисти почти не глядя,
все быстрей и быстрей, нанося то широкие долгие мазки, то почти удары,
стремглав падающие на левкас, и уже среди арок, башенок и кровель
полусказочного города явственно обозначились фигуры <Сретения> - младенца
Иисуса и присных его на пороге храма.
Епифаний смотрел, полураскрывши рот. Подмастерья тоже вперились
глазами в икону, позабыв на миг об орудьях своих. У них на глазах
творилось чудо, великое чудо художества, столь схожее с Господним
творением, открывалось окно в тот, иной, потусторонний мир.
Никто из них не заметил в сей миг и не услышал скрипа саней на улице,
и токмо когда открылась настылая дверь, впустив в облаке пара целую череду
клириков, стало ясно, что пожаловал важный гость. Феофан не ждал уже
никого из великих и потому слегка растерялся, понявши, что к нему
пожаловал сам митрополит Пимен.
Новый владыка был черен и полноват, он бегал глазами, а улыбаясь или
говоря что-либо, неприятно морщил нос, вздергивая верхнею губой. Как на
грех, готовых работ почти не было. Пимен глядел, кивал, выслушивая
объяснения мастера, так и не давши понять, по нраву ли ему то, что он
видит.
Несколько запоздав, в покой вступил Федор Симоновский. Начался
увертливый разговор с воздыханиями и жалобами на церковную скудоту.
Получалось, что с росписью храмов надобно подождать, и Киприан паки был
неправ, столь рано вызвавши мастера из Нова-Города. Доколе, мол, град
московский не будет отстроен вновь, не в подъем затевать дорогое храмовое
художество.
Феофан слушал, постепенно наливаясь гневом и каменея ликом, что у
него происходило всегда, когда мастер впадал в бешенство. Захотелось
мгновением бросить все и враз выехать вон из Москвы.
Впрочем, повздыхав, посуетясь, посовавшись во все углы хоромины,
покивав на многословные объяснения Федора, высказанные вполголоса: -
<Великий князь знает?> - только услышал Феофан вопрос Пимена, которого -
понял он в этот миг - нимало не интересовала сама живопись, ни мастерство,
ни талан, ни даже известность мастера, а лишь сложные отношения боярской
господы московской. И то, что великий князь все еще не принял грека, имело
для Пимена, как кажется, большее значение, чем все, увиденное им воочию.
На уходе, впрочем, Пимен приказал оставить все как есть, не лишая
художника монастырской руги.
Таковы были дела изографа, когда епископ Дионисий, вернувшийся из
Царьграда, появился на Москве.
Дионисий приветствовал Феофана как старого знакомца, расспросил о
Новгороде, выслушал горький отчет мастера о встрече с Пименом и сразу же
предложил ехать в Нижний, восстанавливать закопченные после пожара и
татарского взятия Нижнего фрески в Спасском соборе. Дело было решено почти