"Дмитрий Михайлович Балашов. Симеон Гордый (Роман, Государи московские, 4)" - читать интересную книгу автора

дорожном вотоле, что, мановением руки остановя спутников своих в
отдалении, молча и задумчиво смотрит сейчас со въезда на свой, обновленный
родителем город. Город, в котором еще покойный дядя Юрий раздумывал, жить
ли ему, а нынче для него, Симеона, уже безотрывный от сердца, свой, со
всем, и плохим и хорошим, и с тем, от чего жестко сжимает рука рукоять
дорогой княжеской плети, и с тем, от чего почти уже слезы на ресницах и
сердца боль.
Семен Иваныч нерешительно взглядывает под ноги коня, на непросохшую,
глинистую, такую манящую землю (по-детски хочется ступить на нее, ощутив
скользкость и влагу весны), но не решается спрыгнуть с седла - не достоит
князю дивить дружину непонятным, - круто подымает светлую кудрявую бороду,
трогает повод. Конь сторожко переводит ушами, красиво подымает ногу, на
какой-то незримый миг зависающую в воздухе, решась, опускает кованое
копыто на мягкую твердь, легко, без натуги, волнисто изгибая атласную
спину, трогает в гору...
В эти ворота въезжал он, растерянный, весь в дорожной грязи, меньше
месяца тому назад и еще совсем не думал и не гадал, что на плечи его
отныне ляжет, и уже легло, тяжкое бремя власти и всего, содеянного на этом
пути.


...Он скакал тогда из Нижнего в Москву, чая застать в живых
умирающего отца. Был самый конец марта, та непроходная и непроезжая пора,
которую лучше всего пересидеть дома, у печки, дождавши, когда схлынут
озера талой подснежной воды, когда проглянет, горбатясь, земля и конь
перестанет проваливать по грудь в снежную кашу. Но ждать он не мог и
скакал, губя и загоняя коней, теряя по дороге отставших дружинников,
скакал с бешеным отчаянием, не зная еще, что ждет его напереди.
И тряпошную старуху у костерка на обочине почти не узрел, не заметил,
когда взял, спрямляя путь, по протоптанной твердой тропинке вдоль опушки
бора; и не понял сперва, почему его конь не идет, а пляшет, дико задирая
морду, и храпит, и бьется в удилах, и встает на дыбы, и пятит, невзирая
даже на загнутые железные остроги, коими Семен безжалостно увечил бока
скакуна. Он мельком глянул вперед, узрев на темной зелени ельника странное
черное пятно, словно бы прячущееся под пологом леса, размытое по краю и
слегка дрожащее в воздухе. Или у него самого отемнело в глазах? Да так и
подумал: от устали, верно! Неясное, зыбкое, готовое исчезнуть... Но конь,
слепо поводя кровавым глазом, дико храпел и дрожал всею кожею, вспотевши
от ужаса, и опять, и опять вставал на дыбы, не слушаясь властной руки
седока. Семен, почти разодрав удилами губы скакуна, заставил его все же
идти вперед, но жеребец, сделав два-три танцующих шага, вновь начал
уростить. Ужас коснулся тогда и самого Симеона, ужас еще неясного ожидания
чего-то непредставимо страшного.
Дружинники, нагнавшие тою порой своего князя, окружили его, ничего не
понимая, когда со спины донесся пронзительный каркающий голос бабы:
- Пустите молодца!
Ратники расступили посторонь. Старуха, неведомо как подошедшая близ с
горящею ветвью можжевельника в руках, ударила веткой по княжескому коню,
осыпав скакуна и Семена роем огненных брызг. Семен задохнулся на миг от
едкого запаха дыма, прижмурил глаза, а когда открыл их, никакого пятна не