"Дмитрий Михайлович Балашов. Симеон Гордый (Роман, Государи московские, 4)" - читать интересную книгу автора

опуститься, ослабнуть руки. Но ни седой Сорокоум, хрипло и отрывисто
перечислявший содержимое кошелей, ни дьяк, вдумчиво заносивший на вощаницы
перечень даров хану Узбеку, ни Михайло Терентьич, что, присев на край
ордынского сундука, отирает сейчас красным платом лицо, удовлетворенно
следя за тем, как молчаливо-сосредоточенные кмети бережно выносят из
погребов драгоценные тяжести, - никто из них не кажет себя ни угнетенным,
ни ослабшим или растерянным.
Он выходит на глядень, следит, как в крутую, всю в кованой солнечной
парче неуемную синеву спускают смоленые бокастые учаны, как густо вскипает
пена под тяжелыми носами кораблей, как стремительная сила весенней воды
разворачивает качающиеся суда носом по стрежню, струнами натягивая
пеньковую паутину чалок, как в причаленные к вымолу и уже оснащенные
паузки носят кули, бочки, поставы дорогих сукон, зашитые в рогожу и
просмоленный холст, берестяные туеса с медом, заводят повизгивающих
охотничьих хортов и коней, что, фыркая, пугливо косят глазом в бегучую
холодную круговерть, как под радостный визг мальчишек-глядельщиков
взволакивают на корабль по сходням в тесных дубовых клетках двух
порыкивающих больше со страху, чем от злобы, закованных в серебряные цепи
медведей, как проводят в дар хану двинского, дымчато-голубого, под
шелковою тканой попоною жеребца... И как же он завидует сейчас
безмысленной вездесущей ребятне!
Странные мысли тогда шевелятся у него в мозгу. Зачем это все? К чему?
Упорная борьба за власть, и дары, и подношения хану, тайные доносы и
жалобы... Для чего? И на какой тонкой нити держится все, творимое тут и
теперь? А мор? А война? А иная, по приключаю, смерть? Сколько веры у них у
всех в то, о чем, пред лицом господней воли, смешно даже и говорить! Суета
сует и всяческая суета! Пройдет немного лет, и он, в свой черед, уйдет
туда же, вослед родителю своему... Зачем? И почему, понимая все это, он
все равно поплывет послезавтра в Орду и будет обивать пороги всех сильных
вельмож Сарая, льстить Узбеку, покупать подарками милость хатуней, ханских
жен, и благосклонность татарских вельмож? Почему не устоял древний
лествичный порядок наследования, когда княжили все в свой черед, сперва
братья, по старшинству, затем племянники, опять начиная с сыновей старшего
по роду князя... И каждый перебывал в свой срок на столе, и каждый был не
обижен... Был ли? Старшие племянники никогда не хотели ждать, когда
откняжат младшие дядевья, зачиналась резня и свара, так Изяслав Киевский
всю жизнь дрался с Юрием Долгоруким. И с каким трудом удерживал землю от
распада последний великий князь киевский Владимир Мономах!
И все одно: уже скоро два с половиною века тому, как на Любечском
съезде урядили: <каждый да держит отчину свою>; и с той поры передавалась,
переходила одна только вышняя власть. А за великий стол, за право
началовать в русской земле, спор не стихает и доныне. И даром, что от
Золотой Руси Киевской ныне осталось одно Владимирское залесье. Рязань и
северские грады уже неподвластны ему, неподвластен Смоленск, почти
отделился Новгород, а в Черной Руси и на Волыни укрепилась Литва, - все
едино: и здесь, и в Залесье нет мира между князьями и за владимирский стол
идет непрестанная, часто кровавая борьба... И вот он, в свой черед, едет
драться за великий стол владимирский. Надобно ли то ему? В силу ли? Ему,
быть может, и нет. А земле? Боярам? Дружине? Им, ежели он отречется от
стола, придет терять села, земли и власть, переезжать за князем своим из