"Григорий Бакланов. Входите узкими вратами" - читать интересную книгу автора

двое идут в ногу, а один солдат на улице обязан чувствовать себя в строю и
так держаться.
Отвел я батарею в кино, кончился фильм, построил. Делается это так:
"Третья бат-тар-рея, станови-ись!" - и вытянутой рукой указываешь от себя
направление строя. Подровнял, повернул: "Ша-агом марш!"
И грянули песню.
Бывает такое настроение, когда самим хочется. Вечер теплый, южный, за
парком болгарский город Пазарджик, а мы, быть может, последний раз вот так
идем вместе: уже молодые прибывают служить, они сменят нас, мы разъедемся
врозь после целой войны. Я и в себе, и в них почувствовал: ждут! "Запевай!"
И грянули под шаг.
Идут, поют, а все на нас любуются, весь город слышит, да мы и сами про
себя знаем: молодцы! Другие батареи тянутся, как неживые, а мы несем над
собой песню.
Уже палатки забелели в темноте, плац виден, но песня не допета. Я чуть
отпустил от себя строй: "Н-на месте!"
Командование полка тоже шло из кино, услышало, приблизилось. Стоят в
темноте, блестят орденами. И среди всех наш: командир дивизиона глядит
орлом: его батарея, его бойцы. Неважненький был у нас командир дивизиона.
Случалось идти с ним вблизи передовой - какое уж "вблизи", если идешь в
полный рост, - обязательно он зайдет так, чтобы между ним и возможной
шальной пулей был ты, загораживал его собой. Все это про него знали. Но
война кончилась, он расправил крылья, орлом глядит из-под лакового козырька,
исключительно орлом.
Командование стояло молча на должном отдалении, я хоть и не смотрел, а
видел, чувствовал спиной. И батарея чувствовала. Нельзя уронить себя, с
посвистом, с гиканьем оторвали песню. Повернул строй к себе лицом,
подровнял: "Смир-рна!" А у самого звонко натянулось в душе: "Молодцы!
Спасибо за песню!" И слышу басовитое позади себя: "Он, оказывается, хороший
офицер..." Это начался новый счет, по меркам мирного времени.
Неисповедимыми путями движется мысль начальства. Если б не этот случай,
не песня, не покажи я себя в тот раз, хоть и в мыслях не было себя
показывать, не пришла бы командованию идея поощрить меня: произвести
строевого офицера в начальники обозно-вещевого снабжения. Я скромно
поблагодарил за честь; я и вообще-то не собирался служить в армии после
войны, тем более интендантом. Но еще с месяц меня продержали в полку, давали
подумать.
Только в декабре ранним утром ехал я по городу на извозчике. Всю ночь
шло прощание с моим взводом, с офицерами дивизиона; теперь часто прощались.
Взвод, полк, город - все спало в ранний этот час, меня укачивало на рессорах
пролетки, цокали подковы лошади по камням. На фронт уходил пешком,
возвращаюсь на извозчике.
Холодное светило солнце, синее небо, лиловые в дымке холмы. И не
оставалось даже мысли, что я, наверное, последний раз в жизни вижу это
вокруг себя, что никогда, быть может, не случится вновь увидеть Болгарию,
город Пазарджик, где простояли мы целых полгода. Я возвращался домой. Как
там, что дома, ничего этого я себе толком не представлял. Знал, что дом, в
котором мы жили в Воронеже на проспекте Революции, бывшей Большой
Дворянской, разрушен, что и сам Воронеж лежит в развалинах. Где-то в Москве
как-то ютятся после эвакуации двоюродная моя сестра и тетка, у которой я жил