"Григорий Бакланов. Карпухин" - читать интересную книгу автора

держал в руке колос пшеницы и улыбался. Сейчас на увеличенной фотографии он
смотрел с листа газеты строгий и грустный, чем-то уже отдалившийся от живых,
словно заранее лежала на нем незримая печать предопределенности, которую
теперь только стало видно всем.
Под некрологом в соответствующем порядке, то есть не по алфавиту, а по
значимости, по занимаемому положению, в два столбика были напечатаны
подписи. И тут вышли свои обиды: чью-то фамилию поместили предпоследней, в
то время как хозяин ее имел право стоять если не восьмым, так уж девятым во
всяком случае. А инспектора роно Кашинцева забыли вовсе, и он, возмущенный,
звонил в газету, говорил, что ему это не нужно, но он тридцать лет жизни
беспорочно отдал району, и пусть ни единым словом не отметили его
пятидесятилетний юбилей, но уж это, это хотя бы он заслужил!.. Встретив в
тот же день на улице редактора газеты, Кашинцев прошел мимо, не
поздоровавшись.
В некрологе было напечатано, что погиб Мишаков на боевом посту, и
говорилось о нем еще много добрых, хороших слов, которые почему-то никогда
не говорили ему при жизни. И хотя он действительно был человек хороший и
добрый, хвалили его сейчас не столько за его прижизненные заслуги и не
потому даже, что о мертвых либо вовсе не говорят, либо говорят хорошо. Дело
было еще и в том, что смерти его сопутствовали некоторые обстоятельства.
Казалось бы, нет ничего страшного, если взрослый человек субботним вечером
искупался в речке и выпил с друзьями. Однако в данной обстановке это могло
бросить тень не на него одного. И потому рядом с некрологом была напечатана
гневная статья знатной прядильщицы Майи Посевной: "Лихача - к ответу!" В
статье встречались такие выражения: "Преступная рука того, кто не смог
совладать со своей пагубной страстью, кто пьяным сел за руль, оборвала
жизнь..." И по этим "того, кто", по гневным "доколе" и эпическим "доселе"
опытные люди сразу распознавали руку самого Кашинцева, который - что тоже не
оставалось тайной в маленьком городе - уже много лет писал роман из
колхозной жизни, намереваясь и никак не успевая вместить все, а по
праздникам печатал свои стихи под псевдонимом.
В городе все знали, что у Майи Посевной муж - жертва этой самой
пагубной страсти. И не раз случалось, когда она, женщина молодая еще,
видная, - природа ничем не обделила ее, - сидела в президиуме, он,
пьяненький до слюней и глупый, врывался в зал, что-то пытаясь кричать ей, и
его выводили. В статье знатной прядильщицы гнев гражданина и женщины слились
воедино. Она не сомневалась, что шофер был пьян, потому что все зло отсюда,
и требовала суровых мер. А самым сильным местом статьи было то, где она
напоминала о недавнем трагическом случае на шоссе. Всего полтора месяца
назад двое учеников четвертого класса - мальчик и девочка, - возвращавшиеся
из школы, были сбиты грузовой машиной. Они остановились посмотреть, как
чинят трактор на обочине, а когда вышли из-за него с портфелями в руках,
мчавшийся мимо грузовик сбил обоих. "Еще не заросли их свежие могилки, и вот
снова убийство вблизи нашего города. И опять убийца - шофер!" Она требовала
судить его здесь, на месте преступления, чтобы судьи услышали возмущенный
голос общественности.
Мишаков был местный, здесь родился, здесь жил - не семечко, случайно
занесенное ветром, корни его сидели в этой земле. Отсюда он уходил на фронт,
сюда же вернулся. Все знали его родителей, каждый видел троих его детей,
бегавших в школу. На похороны Мишакова сошлось полгорода, а из колхозов