"Григорий Яковлевич Бакланов. Свой человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

было. Разумеется, свой орден он не наденет. Сейчас вообще меньше стали на
себя надевать. Говорят, эта Джуна пользует Леонида Ильича и будто бы она
не посоветовала носить все награды, мол, происходит какое-то вредное
излучение. И сразу сверху вниз по всей лестнице спустилось, все
соответственно стали скромнее, поснимали с себя лишнее. Ох, нехорошо,
нехорошо все это, нехорошо! Шарлатаны всякие, целители, прорицатели всегда
являются в определенные периоды истории. И перед концом Сталина (а уж,
казалось бы, как все прочно стояло!) тоже начали возникать чудеса,
прошумели открытия, которых, как потом выяснилось, и в природе не было:
какой-то проходимец Бошьян, какие-то еще, еще... Теперь уж и не вспомнить.
А еще раньше, до революции, не случайно Распутин явился при дворе. Тоже
перед концом. Сильной власти прорицатели не нужны.
Мысль об определенных периодах истории была не его мысль. Елена же,
прослышав про чудеса, тоже прорывалась к Джуне: "Вот у такого-то тряслась
голова, а после трех сеансов совершенно перестала трястись. Он даже
недавно женился на молодой". Было не совсем ясно, что ей лечить, голова у
нее, слава Богу, не тряслась, но слухи о чудесных исцелениях множились, и
он начал искать ходы. Подсказали: художник Н. подарил Джуне картину и его
правая рука, которой он уже не мог держать кисть, действует теперь
исправно. Евгений Степанович пригласил его к себе в кабинет, был чай с
печеньем, состоялся большой творческий разговор: "Как, у вас до сих пор не
было персональной выставки?.." Но оказалось, картину дарил вовсе не он, и
разговор о персональной выставке отпал сам собою, хотя художник некоторое
время еще звонил, добивался.
Потом разузнали под большим секретом, что режиссер Б. лечился у
экстрасенса от импотенции, очень помогло. Он и режиссера приглашал, был
чай с печеньем, всячески обласкивал его, подвел к разговору об
экстрасенсах, и тот, старый, насквозь прокуренный циник, сказал тогда про
шарлатанов и прорицателей, которые являются в большом количестве в
определенные периоды истории: перед концом. И это - в его служебном
кабинете, громко. "Провокация!" - ахнул в душе Евгений Степанович, сразу
окаменев лицом. А тот еще и усмехнулся нагло, подмигнул на телефоны: мол,
понимаю, понял, молчу.
У метро Евгений Степанович высадил родственника (интересно все же,
что у него там в свертке, что он набрал с собой?), и машина стала намного
просторней. Среди троллейбусов, "Москвичей", "Жигулей", автобусов все чаще
попадались солидные черные "Волги", они обгоняли, он обгонял, узнавал
номера машин, затылки в заднем стекле, он въезжал в свой круг, и
непроспавшийся, мятый родственник со свертком под мышкой был ему здесь
совершенно ни к чему. У каждого отыщется родня, которой нет основания
гордиться.
Пока транспорт стоял перед светофором, Евгений Степанович, раскрыв
папку на коленях, подписал несколько бумаг, а когда поднял глаза,
вздрогнул: из-за стекла стоящего впереди троллейбуса, сверху, опершись
локтем о поручень, смотрел Леонид Оксман, его однокашник, Леня. Евгений
Степанович тут же сосредоточился на бумагах, но, едва все тронулось с
места, глянул. Троллейбус удалялся, по его выпуклому стеклу скользили
солнечные блики, небо, облака, кроны деревьев валились в него, и не
разглядеть было, Леня там отдаляется за стеклом или показалось? И уж, во
всяком случае, нечего ему вздрагивать.