"Григорий Яковлевич Бакланов. Свой человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

сможет отдать последний долг, но что-то сказало ему: надо!
Он вошел. Какие-то незнакомые люди узнавали его, кланялись,
расступались, шепотом направляли. Толстая женщина, совершенно седая, с
круглым плоским лицом, - тут еще и свет неважный - пожала ему руку.
- Спасибо, Женя. Мы не поздравили тебя, ты прости...
Кто "мы"? Он не узнал ее. Но тут сквозь слезы, сквозь эти морщины на
сером лице, сквозь время она улыбнулась, и он узнал: Марта! Когда-то она
учила его танцевать, было такое короткое увлечение танцами. После занятий
в актовом зале кто-то садился за рояль. Девушек в их институте после войны
было вдвое, если не втрое больше, чем парней, но у Марты - несколько
поклонников, однако она танцевала с ним... Он был немножко влюблен. И
вдруг она выскочила замуж за человека старше, ничего из себя не
представлявшего. Однажды он встретил их на улице и не по тому даже, как
они были одеты, а по нервным лицам понял их жизнь. Ну, что ж, подумалось
не без удовлетворения, она сама себе выбрала.
- Это я настояла известить тебя, я знала, ты придешь.
Он сделал жест: как могло быть иначе? Шепот Марты сопровождал его,
перед ним расступились, и он увидел покойника. На сдвинутых столах в гробу
лежал старый бородатый мужик. И это Куликов, розовый мальчик, самый
молодой на их курсе. Когда был выпускной вечер (устроили его, помнится, в
ресторане "Балчуг" в складчину), он вспрыгнул на стол, вскинул высоко руку
с бокалом, расплескивая на себя шампанское. "За любовь! За звезды на
небе!.."
Казалось, это не он, а его дед-крестьянин лежит сейчас в гробу
посреди собравшихся людей. Прямая мертвая борода, наполовину седая, темные
провалы под скулами и на висках, суровые брови над глазницами и редкие,
поднявшиеся, как пух, седые волосы на голове. Исчезло неглавное, смерть
возвратила к сущности. Мысль эта понравилась Евгению Степановичу: надо
запомнить.
Когда его пропустили вперед, ко гробу, человек, по бумажке читающий
речь у изголовья, запнулся, узнав его, но Евгений Степанович привычным
движением глаз и чуть-чуть руки показал: продолжайте, продолжайте! Ему
нередко при своем появлении приходилось делать этот жест: продолжайте. И
после чувствовал он на себе взгляды, отвлеченные от покойника.
Лет, наверное, тридцать они не виделись. Какую же за эти годы жизнь
прожил Куликов, если она превратила веселого, наивного мальчика в
иссохшего сурового старика? Он испугался внутренне самой возможности такой
жизни.
В перерыве между ораторами какая-то женщина, опоздавшая, положила к
ногам покойника цветы, и Евгений Степанович ощутил нечто вроде укола
стыда: надо было послать шофера купить цветы, гвоздик, что ли. Но он
отвык, большей частью приходилось возлагать не от себя лично, все заранее
приготовлялось, специальные люди были для этого, а он возлагал. Впрочем,
от него, как понимал он, и не ждут, достаточен сам факт его присутствия.
Он стоял со скорбным, но твердым и достойным выражением, лицо
омрачено воспоминанием и думой. Краем глаза видел: опоздавшая женщина все
пробиралась, пробиралась в тесноте, вот она обняла какую-то старуху,
стоявшую в изголовье, поцеловала крепко, и обе заплакали, промокая слезы.
И вдруг в этой старухе он Тамару узнал. Но - Боже мой! - что делает с
людьми жизнь.