"Григорий Яковлевич Бакланов. Свой человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

картошку и не мог дождаться, пока разогреется, бежал в комнату, где в
буфете был хлеб, - ах, как чудно и буфет внутри, и само дерево пахли
черным хлебом! - отрезал себе ломоть, намазывал маргарином, плашмя макал в
сахарный песок и крался на кухню, чтоб застать мальчишку за воровством.
Привлеченный запахом, тот, случалось, таскал жарящуюся картошку со
сковороды, а однажды был застигнут на том, что подставил табуретку и прямо
из кастрюли выгребал гороховую гущу из супа и ел. И Женя придумал
средство: когда никого в квартире не было, он бил мальчишку мокрым
полотенцем по голой попе, гонял по коридору и бил, благо пожаловаться
мальчишка все равно не мог, - он оказался глухонемым, только мычал и выл.
Поверил бы кто-нибудь сейчас, видя, как по утрам Евгений Степанович
Усватов садится в умытую, сияющую машину и едет в должность, проглядывая
по дороге служебные бумаги, или, увидев его за массивным столом в его
рабочем кабинете, а тем паче когда он возглавляет ответственные совещания,
которые он умел проводить с таким изяществом и блеском, поверил бы сегодня
кто-нибудь, смог бы себе представить Евгения Степановича в такой роли: с
мокрым скрученным полотенцем в руке гоняет он по коридору плачущего
глухонемого пацана и настегивает, настегивает со сладостью; тот однажды
обделался со страху, и пришлось, преодолевая гадливость, подтирать за ним,
замывать его над ванной, на весу. Но возымел-таки свое действие этот
педагогический метод - даже улыбки его боялся соседский мальчишка,
застывал при виде его.
А рядом, в том же городе, но в иной жизни, в ином мире, где
белоснежные горничные до последней пылинки вычищают ковры и коврики, где
сияют начищенные медные ручки, а бородатый швейцар открывает массивные
двери, обитал его отец. Он тосковал по этой жизни, она снилась ночами. А
мать приносила с фабрики, она работала там бухгалтером за гроши, жидкий
кисель, похожий на клей из крахмала. И он ел его с хлебом.
Теперь почему-то часто вспоминался ему тот мальчик, ровесник его,
которого мать тайно от отца подкармливала у них на кухне. Это была
страшная зима тридцать второго - тридцать третьего года, толпы голодающих
из деревень хлынули в город. Отец рассказывал за ужином - он и тогда
поздно возвращался с работы, ужинал один в большой комнате за большим
столом, накрытым крахмальной скатертью, ел всегда одно и то же:
разрезанная на половинки большая холодная котлета на белом хлебе с маслом,
стакан теплого, без пенки молока, стакан крепкого, очень сладкого чая, это
необходимо для лучшей работы мозга, который, как говорила мать, он
постоянно перенапрягал, - ужинал он и, методично прожевывая (у него была
пониженная кислотность, и врач советовал тщательно прожевывать),
рассказывал, что по ночам теперь, ближе к утру, ездят по городу телеги и
подбирают замерзших на улице, вывозят их за город в овраг и там будто бы
закапывают. Греться на вокзале эти люди боятся, их вылавливает милиция и
отправляет обратно, и они прячутся по подъездам, по подворотням, а утром
находят замерзших.
Женя сам не раз видел, как лошадь привезет фургон с хлебом, и на
хлебный дух, на пар, который валит оттуда, сбегается толпа голодных: бабы,
дети в лаптях, - и что-то невообразимое начинает твориться, когда их
отгоняют гуртом, как овец, а лошадь, по глаза в подвешенной торбе,
пережевывает тем временем овес.
Их семья, подобно другим семьям ответственных работников, была