"Григорий Яковлевич Бакланов. Меньший среди братьев (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Жарко...
Почему он такой маленький? Он был выше ростом.
- Ужасная жара, - говорю я. - И это еще только май.
Я стою в летней рубашке навыпуск с короткими рукавами, он в темном
шерстяном костюме, в галстуке. В такую жару.
Некоторое время мы трясем друг другу руки, потом происходит обычное
препирательство: он хочет надеть какие-нибудь тапочки, я ни в коем случае
не позволяю. Бессмертный Гоголь, написавший бессмертную сцену, которую все
мы вновь и вновь разыгрываем в дверях, если бы жил сегодня, написал бы,
наверное, еще сцену с тапочками - она тоже повторяется в московских домах
ежедневно.
Таратин настаивает так, словно решил жизнь положить, я тверд:
"Оставьте, пожалуйста, у нас нет этого всеобщего помешательства". Я,
конечно, вижу черные резиновые подошвы его ботинок, от них на белом
паркете неминуемо останутся черные следы, но что делать? Пошуршав
целлофаном, он достает из портфеля задохнувшиеся без воздуха, обмякшие
цветы, ищет глазами кого-то за моей спиной - это он жене принес.
- Ну что вы, зачем?..
Цветы дают мне некоторый тайм-аут: я спешу на кухню поставить их в
вазу, шумлю водой, что-то кричу оттуда. Когда возвращаюсь, он так же стоит
в передней, не решившись войти. Мы входим вместе.
- Это ваш кабинет, Илья Константинович? - спрашивает он, как будто
вступая в святая святых, и останавливается на пороге.
Мы осматриваем застекленные книжные полки, я достаю несколько редких
изданий, он не берет их в руки - жарко, руки влажные. Наконец мы садимся.
Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Ремни, пряжки, ордена на той и
на этой стороне груди, вид воинственный, строгий взгляд из-под лакового
козырька фуражки - куда это подевалось? Неужели и я так выгляжу?
Инстинктивно я даже пересел повыше. Впрочем, он и тогда был немолод, он
был значительно старше меня.
- Я боялся идти, - говорит он, улыбаясь ласково. - Я помню вас совсем
молодым. Вот на этой фотографии... - Он начинает рыться в портфеле,
стоящем на полу.
Боялся, но шел. А зачем шел? Я говорю:
- Да, да, да-а...
Я, конечно, знаю, зачем он шел. Каждую весну, еще не успевают
закончиться выпускные экзамены в школах, меня начинают разыскивать
знакомые, полузнакомые, со мной вдруг стремятся восстановить знакомство
люди, которых я не встречал последние лет двадцать - тридцать. Все, у кого
дети не имеют четко выраженных способностей к точным наукам, чьи дочери не
надеются быть принятыми на актерское отделение ГИТИСа, ВГИКа и потому
решили стать филологами, историками, все эти люди начинают разыскивать
меня. Вот и его сын, дочь, племянница, племянник, не знаю кто, но кто-то
определенно решил обременить собой историческую науку. И, обрядившись в
темный костюм, надев галстук, он пришел ко мне, как являются к начальству.
Я заметил качественную перемену, которая проступила с годами: раньше
правдами и неправдами стремились устроить балбесов, теперь просят за
хороших ребят. Просят, в сущности, о том, чтобы к ним отнеслись
объективно - всего лишь. Но мне от этого не легче. Мне все равно надо идти
просить, а ведь, прося за кого-то, будем откровенны, мы отнимаем у себя