"Перл С.Бак. Отец Андреа " - читать интересную книгу автора

отказывается. - Когда-нибудь я еще раз попрошу тебя поработать у меня, и,
может быть, тогда у меня не будет денег".
В полдень, отобедав миской риса и бобами с макаронами, он надевал
плоскую черную шляпу и шел к людям, пил с ними чай, ел крутые яйца, которыми
хозяйки угощали его, хотя в глубине души не переносил яиц, и слушал, и
улыбался всему, что ему говорили. С богатыми он не знался: они презирали его
как иностранца и католического попа, и ему не хотелось бы появляться у них,
даже если б его пускали. Он ходил по низким домикам бедняков с соломенными
крышами и по рогожным шалашам нищих, и раздавал им деньги, лишь только они
попадали ему в руки. Эти люди ничего не знали о грядущей буре, буре
революции, и ничего не знал о ней сам Отец Андреа. Уже много лет как он
бросил читать газеты и отрешился от всего, что творилось за пределами его
круга дней и восхитительных ночей.
Раз в неделю он позволял себе вспомнить о своей родной стране: к вечеру
седьмого дня совершал омовение, подстригал темную бороду и чуть умащивал
руки благовонием, а затем поднимался в крохотную обсерваторию и садился там
в старое кресло. В другие ночи он садился на табурет у стола, вынимал перо и
бумагу и мелким аккуратным почерком писал записки Настоятелю в Сиккавее. За
эти годы он стал одним из самых видных астрономов на Дальнем Востоке, но сам
и не догадывался об этом.
Для него изучение неба было отдыхом и праздником ума, привыкшего к
тщательным наблюдениям и беспощадным проницательным напряженным раздумьям.
Но на этот седьмой день он не дотронулся ни до пера, ни до бумаги. Он
сел, распахнул окно, устремил глаза на звезды и позволил мыслям унести себя
назад в Италию, в свою родную страну, где он не был двадцать семь лет и
которую никогда не узрит. Покидая ее, он был еще молод, неполных тридцати
лет, но и теперь он со страстной остротой помнил муку того прощания. И
сейчас он воочию видел с отплывающего парохода залив, сужающийся на глазах в
крохотный кружок. Каждую неделю он сурово упрекал себя с чувством вины, что
память о прощании брала верх над долгом служения, и что больнее, чем
расставание плоти с отчизной, с домом, с родителями, с сестрой и братом,
было расставание духа с его возлюбленной Вителлией, полюбившей брата больше,
чем его.
Все годы он каялся в этом грехе, в том, что обратился к Господу и
Святой Марии не из преданности им, а потому что Вителлия не полюбила его.
Конечно, ни она и никто другой об этом не знали. Брат его был статен и
сурово красив, были у него обворожительные томные карие глаза, а Вителлия -
высокая, бледная, легкая, как олива в новой листве, и краски ее мягки, тихи
и туманны. Она была на голову, да еще с шеей выше его, румяного коротышки.
Никто и не принимал его всерьез. Он всегда был весел, потешен, полон шуток,
а его маленькие глубокие темные глаза лучились смехом.
Он не перестал шутить и после женитьбы брата, но ждал и хотел увидеть,
будет ли брат добр к Вителлии. Нет, не о чем было сокрушаться. Брат оказался
добрым мужем, и хоть был малость скучноват в великолепии своего облика, став
женатым человеком и ожидая вскоре ребенка, он вошел в винное дело отца, стал
ему подспорьем, и они жили счастливо. Нет, совсем не о чем было сокрушаться.
Тогда испугался Андреа силы своей страсти. Он понимал, что не сможет скрыть
ее иначе, как подчинив себя воле судьбы. Почти год прошел в жару и муках,
пока он осознал, что нет для него иного, как принять пасторское служение в
какой-то дальней стране, и обратился к отцам в своем селении.