"Лилия Баимбетова. Перемирие" - читать интересную книгу автора

Я подняла брови: это было уже наглостью с его стороны. С чего он взял,
что я унижусь до того, что стану что-то подносить ему? Но его лицо и его
глаза были совершенно обычными и не выражали ничего особенного, просто
легкую усталость и явное свидетельство того, что он еще не совсем проснулся.
Усмехаясь про себя, я направилась к столику у дверей. Я сняла стакан с
графина, взяла графин за узкое граненое горлышко. В стакан тонкой струйкой
полилась прозрачная вода; ударяясь о стеклянные стенки и дно, она
производила негромкий звук. И в этот миг на меня снова нашло какое-то
затмение.
Тихо звякнуло стекло. Рука со стаканом задрожала на миг. В этот миг мне
вдруг вспомнилась рощица у истоков Селеука, шепот деревьев в темноте и то,
как фляга, которую передавал мне мой муж, звякнула о ножны, выдав Вороном
нашу команду. Этот тихий звук, напоминающий звон сдвигаемых бокалов, стоил
ему головы. Давно это было, очень давно. Пять лет - долгий срок для
Охотника. Пять лет одиночества, не физического, а духовного, тихого, почти
незаметного. Я мало задумывалась об этом, и я знала, что тотчас забуду о
нем, но в ту минуту я ощутила его в полной мере - одиночество молодой
женщины, пять лет назад присутствовавшей при смерти своего мужа.
Я вернулась со стаканом к кровати. Дарсай встретил меня довольно
странным, очень внимательным взглядом; впрочем, он, наверное, читал меня,
если не мысли, то настроение-то уж точно. Скривившись, словно от боли, Ворон
зашевелился и приподнялся на локтях. Одеяло сползло, открывая порванный
ворот рубахи и видневшиеся в вырезе выступающие ключицы. Я присела на
кровать и поднесла стакан к его губам. Дарсай даже не сделал никакого
движения, чтобы самому взять или хотя бы поддержать стакан, так и напился из
моих рук. Пил он жадно, на одном дыхании, зубы его несколько раз ударялись о
край стакана (или я так неловко его держала?). Напившись, он еле заметно
кивнул мне и снова опустил голову на подушку. Глаза его были полузакрыты,
мокрые губы блестели. Казалось, это движение отняло у него последние силы,
он выглядел, как тяжелобольной, вынужденный пережидать после каждого
движения, пока силы не вернуться к нему. За стеной все так же говорили
Вороны, я сидела с пустым стаканом в руках и смотрела на измученное лицо
дарсая.
Позже я много думала об этом, разбирала в своей памяти каждый его жест,
каждое сказанное им слово. Думала я и об этом вечере и о том, как он
выглядел тогда, о том, как он себя вел. Был ли это наигрыш? Я не знаю. Я
знаю, что он был ранен, я и тогда это прекрасно знала, но... Он никогда не
показал бы мне своей слабости, уж таковы Вороны, воронье высокомерие
простирается слишком далеко. Так что, в какой-то мере, он все равно
актерствовал передо мной. Только тогда я не понимала этого - почему? то ли
потому, что была ослеплена насланным на меня наваждением, то ли просто
потому, что была молода и глупа и не умела еще искать подвоха в поведении
собеседника...
Я коснулась его шеи: кожа была сухой и горячей.
- У тебя жар, - сказала я.
- Rede i tere? (Ну и что?) - пробормотал он, не открывая глаз.
- Ты ранен?
Он молчал.
- Могу я тебя осмотреть?
- Ты врачевательница, что ли?