"Исаак Бабель. Рассказы разных лет (Авт.сб. "Конармия")" - читать интересную книгу автора

спускались к Волге. Рядом с лошадьми шагали гиганты в шерстяных фуфайках,
потомки голландских фермеров, переселенных при Екатерине в Приволжские
урочища. Лица их остались такими же, как в Саардаме и Гаарлеме. Под
патриархальным мхом бровей, в сети кожаных морщин, блестели капли
поблекшей бирюзы. Дым трубок таял в голубых молниях, протянувшихся над
степью. Колонисты медленно всходили на баржу по трапу; деревянные их
башмаки стучали, как колокола твердости и покоя. Товар выбирали старухи в
накрахмаленных чепцах и коричневых тальмах. Покупки выносились к бричкам.
Доморощенные живописцы рассыпали вдоль этих возков охапки полевых цветов и
розовые бычьи морды. Наружная сторона бричек была закрашена обыкновенно
синим глубоким тоном. В нем горели восковые яблоки и сливы, тронутые
солнечным лучом.
Из дальних мест приезжали на верблюдах. Животные ложились на берегу,
расчерчивая горизонт сваливающимися горбами. Торговля наша кончалась к
вечеру. Лавка запиралась; охрана, состоявшая из инвалидов, и приказчики
разоблачались и прыгали с бортов в Волгу, подожженную закатом. В далекой
степи красными валами ходили хлеба, в небе обрушивались стены заката.
Купанье сотрудников продовольственной в Самарскую губернию экспедиции (так
назывались мы в официальных бумагах) представляло собой необыкновенное
"зрелище. Калеки поднимали в воде илистые розовые фонтаны. Охранники были
об одной ноге, другие недосчитывали руки или глаза. Они спрягались по
двое, чтобы плавать. На двух человек приходилось две ноги, они колотили
обрубками по воде, илистые струи втягивались водоворотом между их тел.
Рыча и фыркая калеки вываливались на берег; разыгравшись, они потрясали
культяпками навстречу несущимся небесам, закидывали себя песком и
боролись, уминая друг дружке обрубленные конечности. После купанья мы
отправлялись ужинать в трактир Карла Бидермаера. Этот ужин увенчивал наши
дни. Две девки с кроваво-кирпичными руками - Августа и Анна - подавали нам
котлеты, рыжие булыжники, шевелившиеся в струях кипящего масла и
заваленные скирдами жареного картофеля. Для вкуса в деревенскую
гороподобную эту еду подбавляли лук и чеснок. Перед нами ставили банки с
кислыми огурцами. Из круглых окошечек, вырезанных высоко, у потолка, шел с
базарной площади дым заката. Огурцы курились в багровом дыму и пахли, как
морской берег. Мы запивали мясо сидром. Обитатели Песков и Охты, обыватели
пригородов, обледеневших в желтой моче, мы каждый вечер наново чувствовали
себя завоевателями. Окошечки, высеченные в столетних черных стенах,
походили на иллюминаторы. Сквозь них просвечивал дворик божественной
чистоты, немецкий дворик с кустами роз и глициний, с фиолетовой пропастью
раскрытой конюшни. Старухи в тальмах вязали у порогов чулки Гулливера. С
пастбищ возвращались стада. Августа и Анна присаживались на скамеечки к
коровам. В сумерках мерцали радужные коровьи глаза. Войны, казалось, не
было и нет на свете. И все-таки фронт уральских казаков проходил в
двадцати верстах от Баронска. Карл Бидермаер не догадывался о том, что
гражданская война катится к его дому.
Ночью я возвращался в наш трюм с Селецким, таким же конторщиком, как и
я. Он запевал по дороге. Из стрельчатых окон высовывались головы в
колпаках. Лунный свет стекал по красным каналам черепицы. Глухой лай собак
поднимался над русским Саардамом. Августы и Анны, окаменев, слушали пение
Селецкого. Бас его доносил нас до степи, к готической изгороди хлебных
амбаров. Лунные перекладины дрожали на реке, тьма была легка; она