"Ованес Азнаурян. Иоганн Буш " - читать интересную книгу автора

и я тогда еще не знал, что и окончится она весной. Для этого должно было
пройти 6 лет. Всего 6 лет, Берг, я прожил а Анной, но это уже совсем другая
история, конец которого ты сам прекрасно знаешь, хотя ты тогда был еще
щенком... Да... Это совсем другая история...
Иоганн Буш замолчал. На душе было пусто и по-шекспировски темно. Небо
за окном начало бледнеть, и Иоганн Буш одновременно пожалел и обрадовался
этому. Он подошел к окну, стал смотреть, как на востоке бледнеет небо и
подумал, что очень хочет курить, но у него нет сигарет (нет сигарет уже 7
лет!).
- Берг, я не писал 5 лет. Опять были сигареты, опять брл камин, и опять
не получалось писать, все так же не получалось писать, с самой зимы 1988
года. А ведь шел уже 1993-й. И был уже Берлин...
С Анной мы поженились весной, в мае 1988 года, и потом летом совершили
кругосветное путешествие а в делабре я уехал в Армению, когда там случилось
землетрясение, и это был осамым страшным, что я видел за всю мою жизнь... В
1990-м году Германия объединилась, и мы переехали в Берлин, но я все еще не
мог ничего писать. В 1991-1992 годах от нечего делать я стал преподавать
писательское мастерство (боже, какая глупость!) в университетах Лайпцига,
Дрездена и других городов. Но это опять ничего не дало, и я вернулся в
Берлин, и опять наступила зима, а потом новый 1993-й год и длинная,
длиннющая зима. Некоторые критики меня уже похоронили, Берг, и я сам
чувствовал, что умер... Отношения же а Анной все более и более ухудшались.
Она была моей очередной ошибкой, дорогой, ибо она абсолютно не пономала
меня. Наверное, еще никогда муж и жена не были так далеко друг от друга,
живя в то же время в одном доме. Вскоре мы сделались и вовсе чужими другу
другу, хотя и время от времени занимались любовью: нас до конца влекло друг
к другу, но это была не любовь. Ей было плевать, пишу я или нет, а этого
человек пишущий никогда не может простить, ибо для него всего важнее его
работа... В материальном же смысле я лишь получал, так сказать, дивиденты от
пеошлых книг и все так же не мог писать. Я целыми днями прозиживал за
письменным столом, но не мог выдавить из себя ни строчки. А однажды отчаяние
взяло верх, и я подумал, что все кончено. Это было в один из тех зимних
сумрачных дней, которые всегда бывают в Берлине, когда тучи серым панцырем
сковывают небо. Это была уже зима 1993 года, и я подумал, что все кончено. Я
сдался! Все... И сразу в моем кабинете все погасло и остановилось, и стало
холодно. Я посмотрвл на письменный стол: там в чернильнице замерзали чернила
(ими я не писал: это был подарок), и чай, недопитый утром, которые принесла
Анна вместе с булочками, замерзал тоже. Я почувствовал, что и сам начинаю
замерзать, и мне захотелось спать, и я решил так и заснуть в кресле перед
погасшим камином. Камин погас, думал я, зачем же жить мне? Зачем мне жить,
если я уже 5 лет ничего не пишу? Я знаю, Берг, что это было самоубийством,
но не надо меня осуждать. Ведь что есть писатель, который исчерпал и не
может больше писать? Пустое место... И я заснул, и я знал. что это смерть.
Но мне не дали умереть (то ли яд медленно подействовал), меня спасли. Спасла
Анна, ворвавшаяся в кабинет... Когда меня откачали, она сказала:
- Если ты подумаешь, что самоубийством ты себя лишаешь возможности
написать настоящую большую, хорошую книгу, которую, может быть, тебе суждено
написать, ты этого никогда больше не сделаешь... Вот так, Берг! Потом я
заснул и спал очень крепко и проспал до самого утра. Когда я проснулся утром
следующего дня, меня огушила тишина. В камине тлели угольки (и какого черта