"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

нащупавших мои книги, элементы гардероба, а также роскошные иноземные яства,
кои я прихватил с собой. Каждая деталь моего туалета, недоступная их
пониманию, возбуждала невысказанную мне скорбь их непросвещенных глаз, а та,
в свою очередь, безнадежно преобразовывалась в скрытую враждебность. Я
потешался в кресле, услужливо спрашивая про себя каждое ребро, удобно ли
ему, а Евгений, опасливо смотря на роскошную коробку конфет известного
голландского кондитера, вполголоса и вполоборота головы говорил мне: "Я не
пробовал еще конфету с зеленой этикеткой". И прихватив ту вместе с
фиолетовой, поспешно отправлял обе в рот, не умея понять, которой из них
свойственен вкус ананаса.
Изнашивает не сам порок, а близкое нахождение рядом с ним.
Украдкой внимательно осмотрели все еще раз, точно я хотел выскоблить
конфетные фантики и свой галстук из их объединенной в беспочвенной борьбе
памяти, когда ненароком выведали у меня, что я воспитывался в столице. Их
елейно порицающие взгляды на цыпочках перебирались по названиям книг, уже
предожидая встретить там имена неведомых им заморских авторов, а также
обыскивали мое платье, силясь высмотреть там хитрый знак фешенебельного
портного. Мне было все равно, что они обо мне могут подумать, но одна моя
часть, всячески сглаживающая острые края, тянула за локоть вторую,
эпатирующую их нещадностью суждений.
А банальным лукавцам тем временем пришло на ум шутливо порицать меня за
отсутствие матримониальных устремлений. Я уверил их в своесчастливости, и
это оказалось для них новейшей столичной ересью, в коей им пришлось
ненадолго увязнуть. Мне же не приходилось тужить, ибо острие моей мысли
плутало в интеллигибельном переосмыслении метафизически близкого мне
Августина. Я прилаживал губы к поспешающей за мною младости резвого
хмельноотрадного напитка, так как мне некуда было девать энергию, коей
господь также не обделил меня (равно как и великого гиппонского мыслителя).
Мы наслаждались друг другом - я и благоуханный напиток, обретший первую
силу, едва покинув материнскую виноградную лозу. Но я не обижал ни взглядом,
ни единым непредупредительным действием двух моих гостей, так что один из
них - чарующе непосредственный Евгений - переусердствовал, облекая нутро
легкокрылой силой вина. Постепенно они освоились с тем, что я позволял им
журить меня. Тем не менее стоило нам затронуть проблемы нравственности, как
струна непринужденности издала мелодичный предсмертный храп раздираемого
музыкального металла. Их суждения о женщинах были крайне вульгарны и жестки,
но я, увы, знал, что в мужском кругу, состоящем из лиц, не прошедших
специальный отбор, сей образ чувств, отмеряемых прекрасному полу, с
некоторых пор является одним из доказательств принадлежности к мужскому.
- Я не имею ничего против публичных домов. Это столь же необходимая и
неотъемлемая часть общества, как и совокупность некоторых органов тела
человека, не являющихся предметом поэтического воспевания, но без которых,
однако, нормальное функционирование всей системы в целом просто
невозможно, - говорил им я. Я не поленился также сослаться на одно из
высказываний Блаженного Августина, заметившего по этому поводу, что изъятие
публичных женщин из общества неминуемо разобьет его похотью.
- Мне кажется, - усердствовал я, отправляя язык мой в совокупности с
показательной частью мозга на свободную охоту, - что одна падшая женщина,
раз и навсегда поставившая любовную экзальтацию на конвейер регулярных
вспышек чужого физиологизма, стоит для общества значительно дешевле, чем