"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

десять полноценных мужчин с невыбиваемой Эросом психикой.
Я сразу определил в своих собеседниках людей низкого уровня умственной
организации, как только Евгений и Серж, пустившись со мною в скудный по
содержанию, но полифоничный по наличию догматизмов спор, буквально через
пару минут пришли к выводу, что я непременно хочу пустить всех женщин на
панель и что я даже не закрепляю за ними наличие души. Мне было лень
повторять их грубые сентенции и определения, но я сделал это, дабы сбить их
уверенность. Но не тут-то было, ибо довольно быстро измазав друг друга
иррациональными взглядами, они принялись мне объяснять, что грубы лишь их
высказывания, но не чувства. Меня же за мою немеркнущую холодность и
уравновешенность в суждениях они повергли в определение душевной
бесчувственности, а следовательно, и жестокости. Они не единожды в процессе
прений меняли пространственное положение и номенклатурные позы, точно
повинуясь рецепту впечатляющей режиссуры. Серж премило огрызался
поддакиваниями, и все же напряженность его просочилась наружу и дала себя
знать в том, что в фигуре его зарубцевались выпуклости, и она обратилась в
треугольную выкройку элементарной задачи из дешевого математического
пособия. Треугольник должен был вот-вот рухнуть навзничь, ушибив вершину в
угоду корыстному основанию, щеки что было мочи отвисли, переполнившись
ртутью невызволенных слов, волосы клубились, будто залитые смолою тайфуны.
Из скомканной головы то и дело выдворялся неоформившийся квадрат челюсти,
перфорирующий речь неуправляемыми интонациями.
Плавность беседы застыла, сделалась шероховатой и, наконец, сбилась.
На улице всласть разрыдался ребенок. Крик забрался в комнату и
расслоился на мизерные слои неудовольствий, тонируя их на палитре белого
шума.
Евгений был олицетворением выпирающей отовсюду эллипсоидности.
Подрубрика о национальных корнях патриотизма в его исполнении оказалась
также нелепо громоздкой.
- Путеводная нить к подлинному патриотизму - непременное отсутствие
внешних атрибутов чуждой морали,- изрекал Евгений, впадая в сомнамбулизм.
Мы увлеклись. Наше нервное возбуждение пытался унять легкий ветреный
дождь. Он летал по небу, впечатляюще празднуя каждое прикосновение к
черепичной крыше своими бесконечными скользкими перстами. Он умоляюще стучал
по нашим головам, транжиря свою мякоть, мо мы не вняли его дробящимся
звонким увещеваниям, и тогда он прекратил свои трепетные излияния.
- Вы подражаете чужеземной моде и привычкам. К чему это? Чем объяснить
ваше желание выделиться, ведь это нездоровое желание?
А я скользил зубами по телеграфной строчке высказываний Евгения, снимая
стружку невкусного диалекта, и, наконец, отломил в его последнем замечании
частицу НЕ и одновременно измял зеленый и фиолетовый фантики с такой силой,
что, наверное, даже конфетам, переваривающимся в клокочущем чреве моего
собеседника, стало больно, и я проглотил маленький коктейльчик из этих двух
нехитрых ощущений. А раблезианское лицо Евгения помутилось невозможными
красками, ибо интуитивно он почувствовал фальшь в моем восприятии. Он не
знал, равно как и все прочие, что и могу насылать порчу на чужие мысли, что
я воспринимаю сказанное мне неоднозначно, что чужой мыслью н совокупности с
ораторскими способностями собеседника я пользуюсь по своему собственному
усмотрению.
Чужую фразу, если у меня на то есть причина, я впускаю в себя точно в