"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

гипербореями, точно их чистые неугомонные души теперь угнездились в
фантастическом альянса
под моею расхристианной оболочкой.
Оптимизм мой, подогретый созерцанием изображений двух величайших
пессимистов, а также моей личной внутренней направленностью, ниспосланной
мне баснословным даром Всевышнего, напоял меня исполинской волей в
колдовском обрамлении интеллекта.
Волшебный побег в экзальтированный чертог юродствующей истины поверг
меня в состояние, не отвечающее за полноту и своевременность болевых
реакций, но стимулирующее сумасбродство моторных центров. Одним словом, я
собирался на службу. Глумясь и надругаясь над всеми реалиями бытия, я гладко
выбрился, надел чистое "смертное белье" и облачился самым диковинным,
вызывающим образом однако не без изящества и с соблюдением собственного
мультипликационного достоинства. Гибкие щупальца фантазии проштудировали
каждый элемент туалета, сочтя его в целом эгоистически пригодным для
поддержания моей волшебной самости на должном уровне. Они оценили всю
композицию, включая манеру поведения, мимику, жестикуляцию, и учредили, что
вся компоновка боеспособна.
Я бросился в улицу, будто в сосуд с царским шербетом, благословляя всю
расточительную сладость бытия.

 11

Моя резиновая буйнонравная походка всполошила полуденный воздух, почти
пастеризованный меланхолическими массированиями солнца. Мне навстречу
случилась своесчастливая дама под руку с роскошной девушкой, видимо,
падчерицей. Так сказала мне моя интуиция, не допустившая в этот миг
ближайшую степень родства. Я слегка поразился дельности, с которой Господь
соединил все достоинства сладостного девичьего тела под одною лишь парою
голубых чарующе дичащихся глаз. Только сейчас я осознал, сколь долго жил я
вдали от положительных эмоций. Нечестивый, я занимался сокрытием уст моей
ропщущей воли. Но я совершу суд над умершим и выпущу окрест себя сонмище
чудодействующих духов, имеющих целью прорыв мужской сути, не способной
больше сносить обезображивающую тиранию бесполой морали.
Я заставил девицу манерно смутиться, а мачеху - неодобрительно вперить
в меня свой вразумляющий взор.
Я скомкал это розово-свинцовое смущение и взор гак, словно они были
одинаковыми, но рядом не было пи одной урны, и я бросил их в грязь на
съедение каблукам.
Чуть дальше возле вполне безликого административного учреждения я
крайне неосмотрительно вляпался в разлагающиеся на ярком солнце мольбы о
"носильном вспомоществовании" грязного, отвратительного нищего,
полусогбенной позой подпирающего худощавую тень скуластого фонарного столба.
Проситель подаяния сомкнул очи - очевидно, он считал ненужным утруждать свое
зрение, если речь унижалась за двоих - да так умело, что я не мог различить
их между ячеистых яшмовых струпьев, облепивших со всем жутким тщанием лицо
"божьего человека". Под искусственными лохмотьями угадывалось не старческое
костлявое тело, но тряпичная набивка нелюбимой куклы.
Неужели божий промысел нуждается в физически неполноценных
нелицеприятных бездельниках? Какое неслыханное попрание прав нашего Владыки!