"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

хрусталь-ном нимбе ликерных испарений.
Я поиграл пальцами так, точно уловил в ажурности окружающей меня
образной ткани легкое недомогание, и меня пленят кольцом, оседланным
несколькими каратами непременно чистой воды, или предложат взять наугад
несколько нот с клавиатуры рояля, вложить их в лузу ушной раковины и
подивиться на чистоту и невесомость звучания. От обилия роскоши и нищеты, не
вмещающихся ни в какие мыслимые рамки, меня на первых порах замучает тик,
цветная слепота и привидится подробный чертеж геенны...
...но это пройдет.
А сейчас во внутреннем кармане сюртука, там дальше, за бумажником я
отыскиваю брезгливость, которую нужно срочно реставрировать. Кроме того,
после провинции я непременно сяду на лингвистический карантин, и все будет
славно.

 13

Я обогнул группу молодых содомитов, выпавших по воле всемогущего
инстинкта жизни из обрюзгшего клише моральности, и не найдя ничего лучшего,
купил кулек незатейливых сладостей и раздал их новопридуманным детям,
предающимся священнодействию своей игры здесь, у меня под ногами.
Я проглотил это гулливерово чувство, и опьянение экзистенцией толкнуло
меня ладонями в спину так. что я едва не упустил с носа свои розовые очка,
что упали бы в качестве изумительной милостыни в потрепанную бархатную шляпу
желтолицего нищего, похожего на египтянина. Последний леденец я отдал
молодому скомороху в полосатых брючках, незатейливо подминающему желания
своих сверстников, и мальчик даже не вздумал меня благодарить. Он воспринял
дарственную сладость как достодолжную сладость бытия.
Этот леденец принадлежит ему от рождения.
Миновав ореховую аллею, я умерил шаг возле празднично убранной церкви и
с чувством почти того же ранга воззрился на двух молоденьких уличных девиц,
окропивших меня сладострастным взором. В юных блестящих глазах клокотала
богиня любви, и глубокий вздох согнал с меня мантию мыслебоязни. Я познаю
свой богоискательский дух через волю. Ее же я осознаю посредством тела, ибо
уверен, что допрыгну от любви к женщине до любви к Богу за один раз, потому
что я сильный человек. Молясь, я ощущаю мускулы, и оттого молитва моя
приобретает мужскую основательность, и, следовательно, она не есть акт
утилитарного отчаяния, но есть акт недвусмысленной преданности. Молитва -
это вполне мужское дело.
Худощавый извозчик, чье лицо состояло, кажется, лишь из фиолетовой
хандры и рыжих бакенбард, быстро подкатил к дому моего дяди. Мне показалось,
что асфальт возле дома мялся под каблуками, точно сырая пата в волчьей яме.
Архитектурные излишества свежевыбеленных пилястр и фестонов, напоминающих
диковинные ороговевшие водоросли, лежали бледным окладом на розовощеком
фасаде старинного здания. Спустя три минуты, которые я возложу на храпение в
особый кляссер моей памяти, я здоровался с моим дядей, точнее с феноменом
дяди, ибо мое отношение к нему было всегда шире и вариабельнее, чем просто к
человеку.
Я обращался к нему только на "вы" и очень часто но фамилии, лежавшей,
по моему мнению, экслибрисом на его мистической душе:
Тулов.