"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

известки; труппа заезжих комедиантов, инсценирующих "Персов" Эсхила;
галантный жуир, кажущийся одноглазым из-за монокля; несколько церквей,
одетых ризой безветрия; юродивый, весь в фантомах молитв и оспе;
закабаленные формой военные и в меру смазливая прачка; дома, расставленные
безо всякой сословной иерархии и элементарного вкуса; улицы без конца и
начала, но с непоколебимой серединой; кедровая аллея, общипанный розарий;
тюрьма и что-то еще. Я был возле дома призрения и явственно ощутил, что нет
ничего проще, как поделиться с собратом последней рубашкой, ведь она все
равно последняя. Мне случилось вдохнуть возле госпиталя искалеченный воздух,
и я понял, что здоров только тот орган, что не дает себя лишний раз
чувствовать. Я тронул сапогом поверженную наземь афишу и сказал себе, что
скрипач может сколько угодно играть смычком на венах, а карлик жениться на
прекрасной принцессе, - все равно искусство - это ложь, потому что
единственная правда жизни заключается в том, что каждый любит только то, что
ему положено, а не любит только то, чего недостоин. Я молился у самого
алтаря, не чувствуя каменно-твердых плит под коленями и глядя на
преломившего хлеб, думал, что хороша только та философия, которая может быть
воинствующей, даже если она призывает любить.
Религия - сокрытие безверия, религия - сокрытие веры. Верят или не
верят из соображений благонадежности или по наносной увлеченности; боги
меняются вслед за верующими, верующие меняются вслед за храмом, а храм
изменяют строители. "По мере того, как улучшаются народы, улучшаются и их
боги" [Лихтенберг].
Не всяк свят, кто мучился, -свят всяк, кто научил мучиться по-новому
или изобрел новое мучение. А вот и гимназия или что-то подобное, где
начинают учить с первой догмы: "Ты такой же, как все". Ну а дальше и впрямь
все просто.
Я удивился, что это был уже следующий день, а ведь удивление - самая
нерасторопная вещь в мире.
Я приехал в селение X, чтобы начать новую жизнь, сделать карьеру, но ни
в ощущениях, ни в мыслях моих не было никакой новизны: я слишком давно стал
новым.
Я искал жилище, хотя и не был бездомным. Я привез рекомендательное
письмо, хоть и не был анонимным. Я поступил на работу, хотя и без того
ничего не умел делать. Я был одет в черный дорожный костюм, хотя не любил
дороги и меня не за что было обелять.

 3

Сегодняшний день не был похож на гончарню, ибо, смирив свой капризный
норов, солнце привороженно клонилось к той впадине на небе, что обозначает
полдень. Мнилось, будто оно начиналось стыдобой и подобрало свои гигантские
шикарные волочащиеся по земле одежды, затканные оранжевыми нитями. Нужная
мне улица нашлась быстрее, чем я ожидал. Казалось, само провидение заманило
меня в ненаглядные россыпи благоуханий лаванды и мирта. Мой саквояж
постоянно давал о себе знать, толкая правое колено прикосновениями. Прохожие
на этой улице были не так опустошительно многословны, как на иных. Я
ухватился за нескладный витой шнурок, похудевший от частого прикосновения
рук, сомневаясь в его поспешности, но он, напротив, видимо изрядно отдохнув
за эту ночь, с похвальным рвением устремился вверх, привычными флюидами