"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

Здесь ее спаситель!" Блеснула молния - ух ты! - и они увидели, что это в
гробу совсем не упокойник, а переодетый сыщик с маузером. Ладно. Тогда тот
как прыгнет ему на грудь, а этот как даст ему под скуло, они обое упали на
пол, и тут она стала допомогать, и ему надели железные нарукавники...
От страха у меня временами прерывался голос, и я мог только
жестикулировать.
Под утро я совсем охрип, но получил новый заказ от хозкомовцев; лил
дождь, мне дали тужурку с длинными, по колено, рукавами, солдатские ботинки,
подбитые гвоздями с крупными шляпками, и отправили в читальный зал.
(Воспитатели давно проведали о моих незаконных отлучках из интерната, но,
когда узнали, куда я хожу, сами стали отпускать.) Я потянул на себя медную
ручку высокой белой двери. Черные столики стояли пустые, деревянные кресла с
высокими спинками покрылись пылью.
Библиотекарша порывисто поднялась из-за ореховой конторки мне
навстречу. Она была в теплой вязаной кофте, а ее волосы покрывала черная
меховая шапочка.
- Витя? - сказала она, засияв, как лампадка, в которую подлили масла.-
Я же говорила, что ты ходишь совсем не из-за бутербродов. А нам даже дров не
дают: видишь, как у нас холодно, сыро. Ничего, это послевоенные трудности,
советская власть еще построит вам дворцы-университеты, и ты будешь в них
учиться.
Об этом я как-то не мечтал и воздержался с ответом. Библиотекарша
открыла дверцу и торжественно ввела меня за конторку, к самим полкам.
- Выбирай. Хочешь, я дам тебе техническую книгу: помнишь, ты просил?
Лучше роман? Ну, я же говорила, что тебе пока надо читать беллетристику! -
Она была совсем горда. - Ребят у нас осталось мало, заниматься будет очень
спокойно, и я смогу давать тебе любую книгу. Ты доволен?
Я был доволен.
Сундучок мой ломился от снеди, я выменял себе цветные карандаши, бумагу
и теперь мог отдаться своей страсти к рисованию.
Пересказывать романы Майн-Рида, Луи Жаколио меня просили и "приходящие"
воспитанники из бывшей гимназии, угощавшие за это домашними пирожками с
горохом. И, наконец, моим искусством заинтересовался Баба. Мы возвращались с
Бабой из Кадетской рощи, неся за плечами вязанки сухостоя для обмена
торговкам сенного базара на макуху. Он всегда чем-то промышлял,
подторговывал, кого-то надувал. Мечтой Бабы было когда-нибудь разбогатеть и
наесться досыта: "набить брюхо, чтобы оно лопнуло и больше ничего не
просило". Опускалась мгла, вдали обрисовался минарет с ободранным
полумесяцем, глиняная стена татарского кладбища. Я шел в старой шинели,
перешедшей ко мне от брата; Баба кутался в какой-то подрясник, громко шаркал
дамскими туфлями с разной величины каблуками, найденными им на помойке.
- Об чем это, Водяной, ты там трепешься пацанам? - спросил он. -
Говорят, целые спектакли представляешь в палате? А ну-ка, залей и мне.
Жалко?
Я рассказал "Страшную месть" Гоголя. Баба стал ежиться, озираться на
глиняные мазары-склепы и совсем притих. Потом робко попросил рассказать еще
что-нибудь. Мне не хотелось: гнилая веревка обрывалась, дрова падали - не до
этого было.
- Вот же ты зануда, Водяной! - закричал Баба, когда мы прошли
кладбище. - Задаешься на фунт? Представь-ка мне тогда осемнадцать