"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

синей поддевке. Я зевал и сонно поеживался. Вещи погрузили, мне указали
место на козлах, и крупный гнедой мерин бодро зацокал копытами по мостовой.
Потянулись пустые знакомые улицы: Платовский проспект, Московская,
Петроградский спуск, черные полуголые тополя, сонные дома с опущенными
жалюзи.
Поехали мы почему-то не на городской вокзал, а за три версты на
полустанок Хутунок и там сели в чадный вагон, переполненный мешочниками. В
то время по стране шныряли разные подозрительные лица (вроде нашей "семьи"),
контрабандисты, спекулянты, нарушавшие советскую торговлю, и в поездах
производили обыски. Отчим наставительно сказал мне:
- Как увидишь, что пришли чекисты, скрывайся в уборную; ты маленький,
тебя пропустят. А если и туда постучатся, лучше выброси сверток в раковину,
но чтобы он никому не попал в руки. Понял? Никому!
Сидеть на полке мне было неудобно: сверток давил живот, и, тайком
ощупав его, я обнаружил, что документы почему-то твердые и круглые, вроде
золотых монет или перстней с камнями. Всю дорогу я не отлипал от окна и на
каждой остановке выбегал прочитать название станции. За Воронежем, когда я
стоял в тамбуре, с площадки ко мне шагнул дюжий бородатый верзила в опорках,
жуликовато огляделся.
- А ну, пацан, дай-ка шапку померять.
Он сунул мою кубанку себе за пазуху; я удивленно разинул рот. Босяк
показал мне увесистый грязный кулак.
- Не хочешь, детка, вон туда под колеса. Так завяжи язычок в узелок.
Однако скрыться в другой вагон бородач не успел: из-за моей спины
внезапно выступил отчим, спокойно ему посоветовал:
- Примерил, а теперь отдай. У мальчишки вон уши замерзли.
Босяк почесал затылок и разочарованно вернул мне шапку.
Новиковы следили за каждым моим шагом, и, когда я сидел в уборной,
отчим где-нибудь поблизости курил папиросу и любовался природой. Но убегать
с их драгоценностями я не собирался: на улице меня все равно обобрали бы
золоторотцы.
Скоро названые родители сами сняли с меня сверток: мы добрались до
Киева, и лихач на дутых шинах покатил нас по широким асфальтовым улицам,
обсаженным каштанами, мимо златоглавых монастырей, многоэтажных зданий и
величественных памятников.
- Мать городов русских, - растроганно сказал отчим, покачиваясь в
фаэтоне. - Купель православия.
Каким жалким показался мне Новочеркасск! А я-то раньше считал, что он
самый большой город на свете.
Остановились мы в двухэтажной гостинице по Фундуклеевской, 6. Весь низ
дома занимал украинский театр имени Тараса Шевченко, и невзрачный подъезд
его был разукрашен огнями и огромными красочными афишами. Контора театра и
сама гостиница помещались наверху; целый день по красному ковру лестницы
бегали бритые развязные актеры, слышался смех, театральные восклицания.
Отчим круглыми сутками пропадал по "делам", названая мать или спала до
обеда, или молча переодевалась перед зеркалом в разные платья. Хоть я жил в
одном с ней номере, но мало замечал ее, почти не слышал. Эта молодая, рано
поблекшая женщина казалась тенью своего мужа.
В сумерках к нам осторожно стучался курносый еврей в странном
длиннополом пальто, с рыжим саквояжем, и меня отправляли гулять. Раз,