"Аль Атоми Беркем. Другой Урал" - читать интересную книгу автора

Хемингуэя. Энгельс, юный и нестриженый, в дырявых ботинках и
речфлотском бушляке, через тридцать три п...ы и несколько раундов совершенно
секретных переговоров находит в центре Казани нужного дельца: двор,
заплывший снежной кашей, сумасшедшее синее небо над Сююмбекой, оглушающий
птичий гам - Энгельс долго ищет брод через ледяную кашу, но плюет и отважно
форсирует двор - сперва несколько маневрируя, но потом бросает плакать по
волосам со снятой головы и хлюпает ледяной кашей не глядя под ноги, в
веселом отчаянии решившегося идти до конца.
На втором этаже дверь пунцового дермантина, как, оказывается, умеет
пахнуть старое дерево; подъезд просто благоухает, столетний дуб перебивает
даже керогазный чад и едкий щелок кипятящихся пеленок, кашу даже, и мокрую
побелку с третьего... Длинный и короткий. Из темной щели в глубине
классического коммунального коридора (велики, этажерки, жестяные ванны на
стене) - сочится еще приглушенное, перебиваемое кухонным гвалтом и детскими
воплями, но уже разрывающее худую мальчишескую грудь, нездешнее, Другое, он
еще от порога жестко решает: "Эту - обязательно!", лицо банчилы течет и
мерцает (даже получаса не продержится в памяти); мятые "рваные" (реформе уже
девять лет, замаслились) пухлой стопкой ложатся на облупленный подоконник.
"Чьюк Бэрри" - на разлинованной задней стороне свемовской коробки. "Доп.
Ролинг Стонес, 10 м." (не забыли еще термин "дописка"?), и обратно, скорее,
скорее... Остановка, на ржавой табличке - "Галантерейная фабрика.
Совнархоз..." - только и успеваю выхватить, как мультик "Энгельс. Молодые
годы" заканчивается, и я с видом нашкодившего щенка пытаюсь исчезнуть -
вдруг еще разозлю, все планы коту под хвост.
- Экий ты странный. - говорит нисколько не разозлившийся Энгельс,
задумчиво глядя на меня. - Ты как напуганный в детстве, что ли. Почему ты
боишься всего, чего не надо?
- Не, ну а вдруг... - бормочу я, - Кому понравится, когда у него в
башке ковыряются. Хотите сказать, что вам все равно?
- Ты не был у меня в башке. - хмыкнул Энгельс. - Ты что, это просто
невозможно.
- А как тогда...?
- Ты весь день ходишь и следишь за мной, будто убить собрался. Да
нет, - замахал руками Энгельс, видя мою несколько преувеличенную реакцию, -
что ты; ишь, оскорбился, смотри-ка... Ты ходишь и выбираешь момент, да? Чтоб
снова подрочить на свою любимую картинку. Подержать которую должен я, да?
"Человечки под землей" - ах, как это интересно! - желчно добавил он, пытаясь
изобразить тон экзальтированной дуры. - А им там не темно? А что они кушают?
- Энгельс... - начал я, но он тут же перебил меня:
- Ты только что сделал удивительную вещь; пусть из-за своей чокнутой
мании, но это неважно. Вот чему стоит уделить внимание, тебе не кажется?
Или, может, ты делаешь такое каждый день?
- Нет, конечно. Я подслушал ваши мысли, так?
- Не так, я же говорил. Ты на самом деле только что был в Казани, в
марте семидесятого. - присаживаясь на тубу из-под бихромата, Энгельс ткнул
мне рукой в сторону старого радиоприемника, восстановить который все не
доходят руки.
Я молча уселся на скрипнувшем корпусе, не зная, что сказать - такого
рода ролики из чужих жизней мне привычны, в детстве я довольно долго не
верил, что у других такого нет. Мне казалось, что мои приятели, с которыми я