"Мигель Анхель Астуриас. Глаза погребенных (Роман) " - читать интересную книгу автора

вот буги - более дели... чем блюз, разве можно это отрицать, ведь они более
дели... катесны...
- Ой, сколько набрал, племянничек, сколько!.. - с восхищением
воскликнула Анастасиа, как только мальчик появился в дверях "Гранады", держа
шляпчонку, полную монет. - Ей-ей, тебе больше повезло, чем свояченице, когда
мистер решил съесть у нее цветы...
- Свояченице? Разве она наша родственница, тетя?
- Нет, конечно, но, раз она тоже бедная, это все равно что родня...
По субботам и воскресеньям "Роколу" задвигали в дальний угол. Джаз и
маримба в эти дни и ночи наибольшего наплыва людей гипнотизировали,
электризовали публику. Маримба растягивалась на полу, словно толстая змея с
ножками. Джаз располагался наверху, как на церковных хорах. И с высот по
мановению дирижерской палочки - а точнее, пальца толстощекого серафима с
фосфорическими волосами, творца нового геологического возмущения, - струны,
дерево и металл оглушали всех шумами, восходящими еще ко временам сотворения
мира, - от грохота каменного обвала до томного стенания прилива, замершего
на мгновение в паузе перед отливом. В этом хаосе то слышится и рождение и
гибель каких-то островов, то воцаряется немота силурийских глубин. Джаз
подхватывает звуки, разрывает их, сбивает в адском ритме, и они сливаются в
неистовое хрипение, в завывающий ураган, в остро-пронзительный свист,
который внезапно обрывается, низвергаясь в пропасть глухого молчания, и
только новые, еще более дикие, еще более бешеные столкновения молекул
огненно-расплавленного металла и конвульсивно вздрагивающего дерева
заставляют подняться из бездны новую джазовую бурю в неведомых, безумных
сочетаниях звуков.
Два часа ночи. Не хватает столиков. Больше столиков! Не хватает
стульев. Больше стульев! Больше столиков! Больше стульев! Площадка для
танцев все сокращается. Больше столиков! Больше стульев! Больше стульев! И
все меньше, все меньше площадка для танцев. И все больше и больше танцующих
пар. Они уже, правда, не танцуют, а кружатся, топчутся на одном месте,
одурманенные алкоголем и табачным дымом, тесно прижавшись, словно приросшие
друг к другу; они что-то шепчут друг другу, целуют друг друга, ласкают друг
друга, как первые создания на заре сотворения мира, воплощением которого был
сам джаз. Они уже не танцевали. Не двигались. Не говорили. Ощущалось лишь
дыхание нежных творений. Все сливалось в какую-то туманность: и этот буйно
неудержимый разлив пылающей магмы саксофонов, и чокающие лунные литавры, и
перекличка цимбал, и жужжание струн, и самодовольный рокот рояля, и
трескотня телеграфных сигналов марак...
Отовсюду несутся аплодисменты, восклицания, голоса, смех... Больше
виски! Больше содовой! Больше джина! Коньяка! Рома! Еще пива! Шампанского!..
Зал в полутьме. Блюз или танго? Танго... Широко, свободно растянулись
аккордеоны, словно распахнулись просторы пампы... аргентинской пампы...
пампы, которую можно обнять руками... А за танго следует болеро.
Все хором, кто знает и кто не знает, подхватывают слова болеро - не
слова, а "словоблудие", как сказал о них один местный поэт.
Закончилось болеро, и вслед за оркестром прозвучала маримба. Три такта
- широких, медленных - отбивает тот, кто играет на басовых.
Пон!.. Пон!.. Пон!..
Дон Непо Рохас - так звали его дома и в таверне, сокращая полное имя
Хуан Непомусено Рохас Контрерас, как окрещен он был после рождения, -