"Виктор Астафьев. Обертон" - читать интересную книгу автора

Виктор Петрович Астафьев

Обертон


Валентине Михайловне Ярошевской


Зовут меня Сергей Иннокентьевич Слесарев, хотя я на самом-то деле
Слюсарев, но, прокатывая человека по калибрам армейской жизни, дорогая наша
действительность постепенно снимала или целесообразно стесывала топориком с
человека все умственные и прочие излишества, чтобы он не портил строя, не
изгибал ранжира, ничем не выделялся из людского стада. Малограмотные хлопцы
с Житомирщины или с Волыни, которым не дано было выбиться в полководцы иль
хотя бы в старшины, приспособили себя в писари и тут уж царили, включая на
всю мощь те полторы извилины, которыми наделил их Создатель.
Поначалу я сердился, возражал, сопротивлялся, если искажали мою
фамилию, но когда получил красноармейскую книжку перед отправкой на
сталинградскую мясорубку, махнул рукой: не все ли равно, убьют меня
Слюсаревым или Слесаревым - какое это будет иметь значение перед историей?
Мать с отцом живут по адресу, заключенному в пластмассовый патрончик, и
узнают, а не узнают, так почувствуют, что это их сын, Сергей Иннокентьевич,
сложил голову на Волге или где-то еще дальше.
Так же вот, как я, безвольно отдаваясь казенному упрощению, военному
бюрократизму, наш народ постепенно исказился не только в личном документе,
но и характером, и обликом своим. Нынче почти над каждым русским дитем висят
явственные признаки вырождения. А началось-то все с буковки, с какого-нибудь
родового знака, с нежелания сопротивляться повсеместному произволу.
Работая после войны слесарем вагонного депо, я по ротозейству,
свойственному людям задумчивым, не успел назвать другого кандидата, и меня
избрали в профсоюзный рабочий комитет. Знакомясь с бумагами, я с удивлением
узнал, что в нашей бесправной стране еще существуют остатки дотлевающей
демократии. Администрация предприятия обязана каждый год заключать с
рабочими коллективный договор. В этом важнейшем для жизни трудового человека
документе я обнаружил, что рабочий люд сам постепенно уступил всякие свои
права родному государству, сделался бесправным большей частью по своей лени
и бездумию. Из колдоговора каждый год исчезали пункт за пунктом, параграф за
параграфом. Одним из первых исчез из договора пункт о праве на забастовку,
продержавшийся на иных крупных предприятиях аж до середины тридцатых годов.
К той поре, когда мне довелось отбывать профсоюзную нагрузку, никто уже
колдоговора, вывешенного в профсоюзном комитете, в партбюро и кое-где в
цехах - на досках объявлений, - не читал. Собрания по заключению колдоговора
проводились раз в году, но и тогда, чтобы собрать кворум, начальники цехов
закрывали душевые вместе с чистой одеждой, никого после смены домой не
отпускали до тех пор, пока не будет утвержден общим собранием важнейший
трудовой документ. На вопрос, как голосовать - за каждую статью и параграф
отдельно иль за весь договор сразу, - следовал неизменный ответ: "Сразу!"
Ну, я забежал вперед. Рассказ мой или личное воспоминание не об этом,
не о правах и бедах трудящихся, а о любви, о несостоявшейся любви,
объехавшей, облетевшей или прошагавшей мимо меня. Ах, как я завидую тем моим