"Виктор Астафьев. Обертон" - читать интересную книгу автора

братьям фронтовикам, которые так жадно вглядываются в военное прошлое, и
там, средь дыма и пороха, среди крови и грязи, замерцает издалека им тихой,
полупогасшей звездочкой то, чего нет дороже, то, что зовется совершенно
справедливо наградой судьбы.
В сталинградской мясорубке меня не дорубило, лишь покалечило. Долго я
путешествовал по госпиталям, долго и много шарились в моей требухе усталые
хирурги, чего-то отрезали, удаляли, пока наконец, облегченного, не
возвратили в строй.
Осенью сорок четвертого года на одной из многочисленных высот в
Карпатах я был тяжело ранен осколком авиационной бомбы - раскрошило в бедре
моем кость, в боку выбило ребро, каменьями избороздило лицо. Я потерял много
крови, пока на перекладных и попутных транспортах доставили меня в медпункт,
затем, уже в санпоезде, - в стационарный госпиталь. "Жизненно важные"
центры, как писалось в истории болезни и говорилось врачами, оказались не
задеты, мясо же на молодом теле нарастет. Однако ж и молодое, беззаботное
тело способно гнить при тех лекарствах и снадобьях, которые имелись в
госпитале, да и во всей тогдашней медицине, обслуживающей рядовой состав:
гипс покрепче, марганцовка и мазь, похожая на солидол, стираные бинты, -
лечись, героический боец, если хочешь жить.
А что делать? И лечились, и выздоравливали, пусть и не вдруг.
Весной сорок пятого года я был комиссован в нестроевики и направлен на
военно-почтовый пункт в местечко Ольвия, что на Житомирщине, а может, и на
Подолии, - я сейчас уже не помню, - где женское поголовье почтовиков,
назначенное к демобилизации, жаждало замены, чтобы поскорее вернуться домой.
Ольвия - благословенный райгородок, стоящий чуть поодаль от железной
дороги и от всяких других важных и беспокойных магистралей. Вкалывающих бок
о бок почту и цензуру отцы тыловой части навострились устраивать добротно.
Ольвия, совсем почти не тронутая войною, была тем райским местечком, где
можно было отъедаться, стрельбы не бояться, офицерам заводить романы, иногда
заканчивающиеся женитьбой, и солдатам - правда, реже - случалось встретиться
с любовью, этим вечно обновляющим даром Господним.
Увы, увы, дар великий, дар бесценный умудрился я профукать - один раз
по бесшабашности молодой, другой раз - уж точно - по вине нашей беспощадной,
извилистой, лучше сказать старомодно, по причине изменчивой, бесчувственной
судьбы. Мало это, очень мало для человеческой жизни - всего два сближения со
счастьем, и оттого еще жальче прошлого и хочется, опять же как в старину,
воскликнуть: "Ах, если б можно было повернуть прошлое вспять!.."
Почта текла еще потоком, однако напор белых волн ослабевал,
успокаивалось взбаламученное море, оседал на землю дым войны, умолкало
слово, исторженное тоскующим человеческим сердцем. Но в бывшей начальной
школе, где располагался почтовый сортировочный пункт, оставались еще завалы
пыльных мешков с письмами, штабелями сложенных в экспедиционных кладовых
вдоль стен и меж столов сортировки.
Не передохнув, не осмотревшись, нестроевики попали в обучение,
включились в работу. Ничего сложного в той работе не было: в секции, в
этаком квадратном купе, сделанном из грубо сколоченных ящиков, по алфавиту
были встроены соты и в те соты надо было забрасывать вынутые из мешков
письма. Казалось бы, какая хитрость: помнишь алфавит - и шуруй от ящичка "А"
к ящичку "Б" и так далее до ящичка "Я". Мечи письма попроворней, не путай
буквы, не кидай конверты мимо сотов.