"Виктор Астафьев. Обертон" - читать интересную книгу автора

разошлось, расстучалось, что Люба услышала его и, гася звук и трепет,
приложила ладошку к моей разгоряченной груди. В потемках, в таинстве густого
украинского вечера мы целовались с Любой до беспамятства, и я уж начал было
кренить ее на спину, шариться под обмундированием, как в самый напряженный
момент Люба поймала мою руку, отвела ее в сторону от горячо дышащего места и
резко от меня отстранилась.
- Хватит! - Прерывисто подышала и уже почти спокойно добавила: -
Сладкого помаленьку, горького не до слез.
На заплетающихся ногах прибрел я в солдатское общежитие и, сбросив
сапоги, упал лицом в подушку, набитую соломой. Что это со мною было?
Солдатики беззлобно подшучивали: допоздна, дескать, принимал библиотеку,
устал, укатался, бедняга. Какие уж тут танцы? Какие развлечения? До койки
добрался живой, и на том спасибо библиотекарше.
К этой поре братья мои доходяги сплошь определились в судьбе своей.
Сама обстановка, само помещение - эти деревянные клетки - способствовали
соединению людей попарно. Как работали, так в большинстве и распределились.
Девки уж и покрикивали на "одноклеточников" своих, и ревновали, и заботились
о них: стирали, подворотнички подшивали, пуговицы и медали чистили, следили,
чтоб по утрам и вечерам парни непременно мыли руки соленой водой или
керосином, иначе чесотку или экзему через письма поймать могут. Девахи,
которые посообразительней, уже и рокировку на квартирах сделали - вместо
напарницы подселили к себе стажера-кавалера...
Но резвились в Ольвии и вольные казаки. Попавши в малинник, ели они
ягоду только с куста, порой и не с одного, да охомутать себя не давали. По
местечку ходили табуном, орали под гармонь соленые частушки и прибавляли
соли по мере приближения к помещениям цензуры; зорили сады, за кем-то
гонялись в темноте, добывали самогонку; завалившись в клуб, куражились,
задирались, по пролетарской привычке затевали драки с "белой костью",
которая являлась на танцы с цензорского холма. Там, на холме, тоже в школе,
но уже средней, обретались кавалеры, в большинстве имеющие офицерские
звания, румяненькие, иные уж и с брюшком, не калеченые, не битые, - и в
первой же драке они изрядно навешали доходягам; старшине Колотушкину и нос
набок своротили...
Орлы наши, да и то не все, знали только приемы штыкового боя.
Энкавэдэшники же владели приемами рукопашных схваток, и успех явно был за
ними, но фронтовики-отчаюги сдаваться не хотели и готовились к новым
сражениям. Меня поражало, как быстро и незаметно парни перешли на "мирную
рельсу" и образ жизни вели уже по деревенским умным законам - где барачным,
а где и арестантским. В общежитии появились ножи, кастеты, наган.
Почувствовав неладное, командир нашей почтовой части майор Котлов
провел беседу со вновь прибывшими, делая упор на то, что пока мы еще военные
и трибунал располагается неподалеку, штрафбаты не отменены и работы у них по
восстановлению народного хозяйства много. Зная, что едва ли воньмут его
разумным словам отважные воины, не очень доверяясь рассудку, майор Котлов
велел назначить патрулей с красными повязками на рукавах. В цензуре тоже
предприняли соответственные действия - назначили своих патрулей с
пистолетами, новыми, в бою не обгоравшими.
Мир в Ольвии, хотя и шаткий, был восстановлен.

Разборка завалов почты продолжалась. Работали и сверхурочно, работали