"Виктор Астафьев. Медведи идут следом" - читать интересную книгу автора

высокогорных лесов напоминал русских вдов, надсаженных войною; плоть
деревьев, которую не брал острый топор, делала это сходство более полным.
Все цвело на альпийских лугах как-то избирательно: то вся поляна сизая
от мышиного горошка, то сдобно-кремовая от первоцвета или небесно-голубая от
незабудок. И только крап заблудившихся растений, чаще всего белых розеточек
подснежников, морковника, луговой чины либо алых приполярных маков красиво
пятнал одноцветные поляны, о которых ребятишки, как увидели, сразу спросили:
- Кто же здесь цветы посеял?!
- Природа, - заявил старшой.
Подкормив стадо, мы сделали последний переход к поляне, названной
пастухами довольно-таки современно - "Командировка".
Принявши скот, пастухи похвалили нас: мол, с ребятишками гнали, но
никакого в стаде урону, а вот шестеро взрослых головотяпов пригнали стадо и
потеряли в пути двадцать голов скота.
В честь так удачно завершенного дела ребята наши натопили баню,
оставшуюся от спецпереселенцев, мылись там, стегая друг дружку вениками,
выбегали нагишом на улицу и с визгом бухались в ледяную воду речки Цепел,
падающей с тундряной горы.
Мы сидели на крыльце избы, курили, хохотали над парнишками, песни пели,
в цель стреляли и в фуражки, которые охотно подбрасывали ребята. Спать легли
поздно, так как ночи здесь уже не было, накатывали лишь морок и вовсе уж
оглохлая, вроде бы даже густая тишь, в которую среди лета, сказывали
пастухи, гнус заедает насмерть все живое.
Проснулись и увидели возле печки пастуха Устина, долговязого, тощего
мужика. Он шумно хлебал жидкую кашу из котелка, глядя куда-то в пространство
обиженно и скорбно.
- Беда, ребята, - сказал он, дохлебав кашу, - мохнорылый задрал бычка.
Мне платить...
Все ссыпались с печи, с нар, бросились на улицу, будто могли еще
поправить беду, и были ослеплены яркой белизной: ночью выпал снег. Мягкий,
липкий, пушистый, он оседал последними хлопьями. Темная, синеющая туча
волокла плотную его массу к северным недвижным хребтам. Плывя торопливо,
срезанно, дальние вершины выныривали все реже, реже, пока вовсе не затонули
во вспененных, круто двигающихся волнах. Но это там, на севере, в дальней
дали. А здесь, на Кваркуше, обмерло все, остановилось, стихло. Низкие облака
наполнили расщелины гор, недвижно лежали на верхних беломошных полянах,
лепились к чахоточно-серым лесам, пластами висели над всем хребтом. Сплошной
капелью заполнили мир. Со стлаников, сдавленных снегом, с худых деревцев, с
крыши старой избы, с бани, с камней, с каждой веточки, былинки и листочка
сочилось мокро, из разложин густо повалил пар, заполняя сонной зяблостью
округу.
Наше становище располагалось на склоне поляны, сплошь заросшей желтой
купавой. Стебли и листья цветков завалило снегом, головки купав светились
лампадками на немыслимо белом и ярком пологе. И чем дальше по склону, тем
гуще было свечение. Ближе к небу седловина сплошь была охвачена желтым
заревом; казалось, совершилось всесветное чудо - небо, усыпанное звездами,
опрокинулось, и мы боязливо ступали по нему, податливо-мягкому, боясь
провалиться в тартарары. Было так дивно сладостно и жутко, что я еще раз в
который уж! - осознал бессилие слова перед могуществом и красотой природы.
Не верилось, что в такой благостной тишине, среди такой красоты могла быть