"Виктор Астафьев. Затеси" - читать интересную книгу автора

норовили что-то поправить в домовине и на покойном.

Этот солдат-инвалид и помер той же порой, что и поступил сюда, в
ноябре.

Дула первая снежная метель, и товарищи его, ежась, думали, что могилу,
вчера еще вырытую, забило снегом и кладбищенские рабочие конечно же не
станут чистить ее, так в податливой пленкой обвисший снег и всунут гроб, так
мерзлыми комками его и забросают, да, впрочем, какое это имеет значение -- у
всякого не только жизнь и смерть своя, но даже пора родиться или умереть --
своя, и могила своя -- в чужую не заляжешь.

Так о покойном никто и ничего не сказал -- нечего было, не накопил он
материалу для речи, а вот странность одну имел, и инвалиды, потакая ей,
собрали по двадцать копеек с брата и заказали музыку для покойного.

Сзади дома инвалидов, за пустырем, был квадрат земли в два гектара,
обсаженный тополями, лиственницами и горной колючей акацией. Посреди этого
квадрата сколочена из толстых плах танцплощадка, за нею будка для музыки, и
отдельная будка -- для молодежных патрулей и дежурного милиционера. Инвалиды
хоть и плевались, глядя на то, что называется нынче танцами, осудительно
качая головами, говорили: "Шоркаются и шоркаются принародно!.." -- но
неизменно сюда волоклись, как только начинались танцы, садились на траву.
Те, что были помоложе или выпившие, иной раз в круг затесывались и такую ли
распотеху устраивали...

Никогда не ходил на танцплощадку инвалид-солдат. Он, лишь только
занималась музыка, начинал плакать, и никакие таблетки и уколы не помогали
ему. Он надолго лишался сна, ходил серый, погасший, как бы даже и перед
собой виноватый. Его пытались расспросить, и он пытался объяснить, что с
ним, но ничего внятного и вразумительного сказать не мог, а только мял
рубаху на сердце: "Тоска! Тоска тут, тоска..."

Тоску инвалиды понимали, и недальний, привычный путь к ней тоже поняли:
инвалид не успел до войны не только жениться, но и влюбиться, а с войны
явился больным, дряхлым. Но ему тоже хотелось любить, ходить на танцы,
гулять, может быть, даже и музыке выучиться.

Особенно безутешно плакал он, когда духовой оркестр исполнял "Вальс
цветов", -- прямо заходился в слезах, захлебывался ими. Но оркестр по
причине отставания от моды распался. В будке установили проигрыватель, на
будку выставили динамик, и он оглашал и оглушал окрестность новой музыкой,
среди которой "Вальса цветов" не было. Зато сыскался "Белый вальс". Его-то и
попросили инвалиды "вертеть".

Заспанный парень с вяло опавшими плечами, на которых спутанной гривой
валялись волосья, не понимал, чего от него хотят инвалиды, а когда уразумел,
сопротивляться начал: "Закрыто ж! Холодно ж! Да я и ключ потерял..." --
"Постарайся, друг! Дело такое... редкое. В человеке болесь особенная
была..." -- уламывали парня инвалиды.