"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

подчинив их себе на ходу, показал Мехлису, что редактировать газету, пусть и
"Правду", в каждом номере вознося под облака бога своего, и воевать с
фашистами -- две большие разницы. За подобный позор, за неслыханные потери
любого из нас к стенке прислонили бы, но Мехлис и адмирал с красивой
фамилией Октябрьский -- выскочка и жулик -- малым испугом отделались.
Слушай, да ну их к аллаху! Снова предлагаю тебе должность начальника
оперативного отдела.
-- И я снова отказываюсь. Нечего семейственность на фронте разводить.
-- Вот гляжу я на тебя и удивляюсь: вроде неглупый мужик, но не
понимаешь, что мне умные, свои люди здесь нужны.
-- Из дивизии возьми. Ты там такую селекцию провел.
-- Ага, ага, пусть в дивизии одни ханыги останутся. А я вот возьму и
приказом тебя переведу.
-- Ладно. Так и быть. Но после того, как я сплаваю за реку. Не морщись,
не морщись. У меня разряд по плаванию.
-- Небось в бумагах записал?
-- Записал. А что?
-- А то, что умный, но тоже дурак. Только с обратной стороны, -- махнул
рукой Лахонин и, выйдя на низкое, из каменной плиты излаженное крылечко, где
возле порога у земли веселым хороводом выпорхнули и кружились беззаботные
цветы маргаритки, сложив руки, прокричал в лес: -- Эй, Алябьев! Пора! -- и
пояснил весело, потирая руки. -- Этот композитор, умеющий играть подгорную
на балалайке, мужик надежный.
-- Оттого, что надеется подле тебя уцелеть.
-- Ох и язва ж ты! Слушай, тезка Суворова, по всем правилам мне бы тебя
надо ненавидеть, а я вот... Слушай, -- приобнял он Зарубина, -- побереги ты
себя там, а?
-- Ты вроде как избываешь меня, а я начальнику штаба Понайотову сказал,
что ночевать у тебя останусь.
-- И ночуй. Отдохни ладом. В этаких кущах. Я отлучусь до ночи. Потом с
тобой наговоримся. Ругаться больше не будем. Эй, товарищ старший сержант! --
снова покричал он в кущи. -- Подать начальству умыться!
Из кущ нарядной горлинкой выпорхнула с кувшином, тазом, с вышитым
рушником на плече лучезарно улыбающаяся девица с ямочками на спело алеющих
щеках, с погонами старшего сержанта на плечах. Поливая генералу, она все
косила глазом на хмуро стоящего в стороне майора. Полила и ему. Лахонин,
утираясь, хмуро буркнул:
-- Радистка Ульяша. Вот переведешься ко мне, я тебе трех копировальщиц
подкину. Царицы!
-- Благодарствую. Уцелеть еще надо. И вообще... Зарубин чуть не ляпнул
про Наталью. Но что Наталья? Наталья есть Наталья, одна она на этом свете,
детьми обложенная, ульяш же -- связисток, машинисток, копировальщиц -- в
корпусе не перечесть.
"Вот то-то и оно, -- говорил весь вид генерала Лахонина, -- а я мужчина
еще молодой и пока еще живой..." Ели молча, старательно, из глубоких тарелок
с цветочками -- приборы на столе, ложка суповая с вензелем на черенке, нож и
вилка тоже с вензелем, все серебряное.
-- Сталин выдал. Чтобы аппетит у генералов лучше был, -- пошутил Пров
Федорович.
"Если операция сорвется, выдаст он вам еще по вилке да по ножу, кому и