"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

веревку в придачу". -- Но вслух Зарубин сказал, дождавшись, когда Алябьев
отойдет:
-- Композитор где-то украл. Ловкость рук и никакого мошенства, как
говорил наш любимый герой Мустафа.
-- Н-да, -- думая о чем-то своем, произнес генерал. -- А ты знаешь,
слышал я где-то, что чуваш-артист тот, что играл Мустафу, оказался на фронте
и погиб.
-- Чего хитрого? Если академиков в ополчение загоняли, артистов и вовсе
не жалко. Их у нас -- море. Вот сам говоришь, штаб сплошь из комиков
состоит.
-- Ох, Александр Васильевич! Александр Васильевич! -- помотал головой
Лахонин, -- пропадешь ты со своим язычком. Вовсе чина лишишься. Погоны
заношенные сымут. Кстати, пока я езжу по делам, ты тут побанься. Композитор
воды нагреет, выдаст на время штаны и гимнастерку, все твое выстирают.
-- Может, еще и новое белье прикажешь выдать... перед переправой. Тогда
всей дивизии выдавай.
Генерал пристально посмотрел на Зарубина, удрученно покачал головой и
прокричал в пространство: "Спасибо!". Из пустого лесного пространства
мужской и женский голос дуэтом ответили: "На здоровьичко!"
Лахонин возвратился поздно, велел подать ужин и вина. "Водку жрать не
будем. С водкой какой разговор? Пьяный разговор. А с винца рассудок яснеет,
мысль искристей становится. Да и работы у меня завтра..."
Размягченные вином и покоем, устав от разговора, улеглись командиры в
кровати, накоротке вернулись все к той же фронтовой теме -- недаром же
говорится, что язык всегда вокруг больного зуба вертится.
-- Показали мне тут недавно бумаги о настроении военных масс на
передовой. Одну особо выделили. Солдат по фамилии Пупкин или Пипкин, у
которого язык, как и у его командира, -- Лахонин прокашлялся, помолчал,
сделав многозначительный намек. -- Так вот, этот солдат глаголет среди своих
собратьев: мол, тот враг, что перед нами, ясен, как светлый день, а вот
другой -- вечный враг... Словом, вышел солдат-мудрец на вечную тему.
-- Ну, а ты что думал? Русский человек сплошь и совсем подавлен? Он,
солдат, -- тоже из народа русского, а народ наш горазд и дураков, и мудрецов
рожать.
Тянется и тянется по истории, и не только российской, эта вечная тема:
почему такие же смертные люди, как и этот говорун-солдат, посылают и
посылают себе подобных на убой? Ведь это ж выходит, брат брата во Христе
предает, брат брата убивает. От самого Кремля, от гитлеровской военной
конторы, до грязного окопа, к самому малому чину, к исполнителю царской или
маршальской воли тянется нить, по которой следует приказ идти человеку на
смерть. А солдатик, пусть он и распоследняя тварь, тоже жить хочет, один он,
на всем миру и ветру, и почему именно он -- горемыка, в глаза не видавший ни
царя, ни вождя, ни маршала, должен лишиться единственной своей ценности --
жизни? И малая частица мира сего, зовущаяся солдатом, должна противостоять
двум страшным силам, тем, что впереди, и тем, что сзади, исхитриться должен
солдатик, устоять, уцелеть, в огне-полыме, да еще и силу сохранить для того,
чтобы в качестве мужика ликвидировать последствия разрушений, ими же
сотворенных, умудриться продлить род человеческий, ведь не вожди, не цари
его продляют, обратно мужики. Цари и вожди много едят, пьют, курят и блядуют
-- от них одна гниль происходит и порча людей. За всю историю человечества