"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

скатиться на зимовальные, сонные места, залечь в глубинах.
В эту пору, в сентябре, в низовьях Оби начинается сенокос и жирование
птицы, сбивающейся в табуны. Грязь непролазная, гибельная грязь по берегам,
островам и опечкам. Без лодки, без трапа, без досок, без прутяных матов и
настилов на берег не сунешься. Птице же -- самое раздолье, по вязкой пульпе
бродят, роются, будто в черной икре, лебеди, гуси, утки, болотные курочки,
кулики и чайки, выбирают клювами из клейкой жижи корм, вороны и чайки
бандами налетают на луга, выедая в мелких лужах, в обсыхающих сорах рыбью
мелкоту. Корма так много, что отяжелевшие птицы порой не могут взлететь,
сытой усталостью объятые, тут же, в грязи, но чаще в траве, на кустах
дремлют, набираясь сил и тела перед отлетом в далекие страны.

Покосники по берегам Оби валят тугую траву-пырей, плавят ее в спаренных
лодках домой, попутно ведя промысел рыбы, запасаясь на зиму едой, не успевая
вытряхивать сети, солить рыбу. Час-два простоит сеть в горловине сор --
полтонны отборного муксуна, чира, нельмы заваливается в бочки, вкопанные в
берег. Пальба по птице не умолкает, по сидячей птице стрелки почти не бьют,
поднимают ее на крыло, садят в черную лохматую тучу -- дробь не пролетает
мимо, сыплется, шмякается в грязь ожирелая птица. В эти же короткие дни
осенней страды надо набить кедрового ореха, набрать ягод: смородины,
черемухи, по болотам -- клюквы и брусницы -- знай разворачивайся! Какая
возбужденная жизнь наступает, какое бессонное, азартное время добытчика
охватывает северное население. Один раз, вернувшись домой с реки, отец
проспал двое суток беспробудно. Отдохнув, нахлеставшись веником в бане,
широко и опойно гуляют обские мужики, да и бабы за компанию водку пьют,
песни поют, дерутся, мирятся.
На этой реке, чужой, настороженной, ничего похожего на Обь нет. Ничего!
Недаром засосало под ложечкой, как только вышел Лешка к воде и глянул на тот
берег. На враждебный. На Оби-то, на Оби, бывало, еще малого Лешку закутают в
плащ, в нос лодки, точно в гнездо, засунут и поплывут, поскрипывая
лопашнями. Благодарно притихнет в груди сердчишко -- он тоже участник в
осеннем празднике, в сенокосной, рыбацкой и охотничьей страде. От просторов
мутной воды, от шири реки, где-то сливающейся с небом и утекающей в него,
захватывает дух.
Нет, нет, нет! Здесь тесно, здесь бездушно, здесь отчужденно, хотя и
ярко. Лишь птички домовито переговариваются. Но вот косач, защелкав
крыльями, снялся с берега и, черным снарядом вонзившись в лес, взорвался там
ворохом пестрого листа.
Захрустели сохлые травы, загремел камешник. Разве оглоеды эти, солдатня
неугомонная, дадут посидеть наедине, повспоминать!
Явились вояки шайкой, растелешились, давай играть водой, брызгаться.
Один бледнотелый славянин, на колхозной пище возросший, -- ребра, что у
одра, на шее желоб -- ладонь войдет, -- начал блинчики печь каменными
плиточками по воде.
-- Немцы по воду придут -- не вздумайте стрелять, -- на всякий случай
предупредил Лешка.
-- А че? Появится какой -- херакнем! -- заявил тот, что "пек" блинчики.
На гимнастерке у него краснел комсомольский значок, на цепочке болтался
значок "Ворошиловский стрелок".
-- Одного херакнете, потом никому нельзя будет за водой прийти.