"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

саперы в латаных штанах. Бумагу-документ показывали -- "из штаба" -- имеют,
мол, полномочия изымать любые плавсредства. Налетел усатый фельдфебель,
брызгая слюной, дергаясь искривленной шеей, требовал немедленно сдать лодку
какой-то спецчасти со многими номерами. Лешка отозвал в сторону
представителя спецчасти и, поозиравшись вокруг, на ухо, чтобы никто не
слышал, шепнул, показывая в сторону леса:
-- Там, по старицам, лодок навалом! Кройте! А то все расхватают!..
Боясь шибко тревожить посудину, оттащили ее по деревянным покатам,
подальше от греха, за гряду каменьев, поросшую шиповником и жалицей,
накидали в посудинку камней, сверху замаскировали осокой и кустами. Лешка
никуда не отлучался от своего агрегата, помогая солдатикам готовить катушки
со связью, изолировал узлы, вязал подвесы, смазывал солидолом ходовую часть
катушек, перебирал до винтика телефонный аппарат, но все не сходя с берега,
держа плавсредство в ближнем обзоре. Коля Рындин отвалил удачливому человеку
полный котелок рисовой каши с мясом. Привалившись к камням, Лешка уплетал
кашу, заглатывал солдатскую пишу, почти не чувствуя ее вкуса, и не понимал;
наелся он или еще хочет есть? Приходил Зарубин, порадовался приобретению,
похвалил за находчивость солдат, шуганул с берега начальника связи Одинца, у
него, мол, одни только катушки на уме, а кто о рациях позаботится?
По ту сторону Великой реки тоже готовились к встрече. Дороги по
седловине и за седловиной пылили густо -- двигались войска на передовую,
окапывались в желтых полях, в серых прибрежных пустошах. Гуще и гуще
перепутывались между собой нити траншей, окопов, ходов сообщений, углублялся
ров, опоясавший все побережье, седловина и ниже ее отголоском темнеющие
косолобки сделались пятнистыми -- исколупали немцы высоту Сто, оборудуя
огневые позиции, наблюдательные, командные пункты и всякие другие,
необходимые фронту заведения. Среди изборожденной земельной глушины еще
нарядней засветилась пойма речушки Черевинки -- осень все настойчивей, все
ближе подступала к Великой реке, нежила мир Божий исходной солнцезарностыо
бабьего лета.
Пыль, непряденой куделей мотающаяся по земле, расползалась над берегом,
тучками катила к воде, и по-над рекою что-то искрилось, вспыхивало,
золотилось. Солнце применительно к нижнеобскому лету в полдень пекло почти
по-летнему. Лешка разулся, распоясался, похаживал босиком. Ноги, как и у
всех давно воюющих людей, в обуви сделались бумажно-белы, ступни боялись
даже сенной трухи.
Низко, нахраписто пронеслись два "фоки", взмыв над Лешкиной головой,
разворачиваясь за хутором, всхрапнули и, прижавшись к самой воде, прячась от
ударивших пулеметов, малокалиберных зениток "дай-дай!", -- улетели куда-то.
Со старицы заполошно, вдогон, раз-другой лупанули зенитки покрупнее и тут же
конфузливо заткнулись. Широко расползаясь, плыли по небу грязные пятна
взрыва.
"Интересно, Обь у нас стала или еще только забереги на ней?" -- лежа на
пересохшей, ломающейся осоке, Лешка заставлял себя вспоминать, как об эту
пору глушили шурышкарские парнишки налимов по светло замерзшим мелким сорам,
как лед щелкал и звенел у них под ногами, белыми молниями посверкивая вдоль
и поперек. Оставив подо льдом мутное, на зенитный взрыв похожее облачко,
металась рыба меж льдом и илистым дном. Гоняясь за рыбой, пареваны входили в
такой азарт, что и промоин не замечали, рушились в них.
-- Эй, вояка! Ты не знаешь, где тут наша кухня? -- прервали Лещкины