"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

нечего в полку. Пробовал он поначалу ходить в боевые порядки и даже
своеручно нарисовал два "боевых листка", создавал партгруппы, организовывал
громкие читки газет, но люди так уставали, а немцы так долбили по переднему
краю и такие были потери, что он в конце концов устыдился пустословия, ушел
с передовой и долго там не показывался, однако к бойцам относился терпеливо
и даже задумчиво, старался не замечать многое из так называемых нарушений
"боевой дисциплины", чаще всего выражавшихся в том, что солдаты баловались
самогонкой либо тянули в деревнях съестное, трясли фрукты в садах.
Подполковник все же нашел себе занятие -- он стал руководить подвозкой
боепитания, снарядов, горючего, снаряжения. И здесь вдруг проявился его
хозяйственный характер, организаторские способносги. Замполитом он как бы уж
только числился и вел все эти словесно-бумажные дела, никому не надоедая и
никого не раздражая, не путаясь в ногах.
По голосу, по сердитой виноватости, явно проступающей на скуластом и
широколобом лице Мартемьяныча, можно было угадать -- ему неловко. Оставаясь
на левом, безопасном берегу, он вынужден читать мораль тем, кто пойдет на
вражеский берег, почти на верную смерть, он же вынужден талдычить слова,
давно утратившие всякую нужность, может, и здравый смысл; "Не посрамить
чести советского воина", "До последней капли крови", "За нами Родина",
"Товарищ Сталин надеется" -- и тому подобный привычный пустобрех перед
людьми, тоже давно и хорошо понимающими, что это -- брех, пустозвонство, но
принужденными слушать его.
На собрании оглашен был список желающих вступить в партию. Пятеро
желающих не явились на собрание -- по уважительным причинам, среди них и
Шестаков. "Надо будет поговорить с кандидатами..." -- подумал Мартемьяныч.
Единогласно приняли несколько человек в партию по торопливо написанным
заявлениям. Как обычно, выступали поручители, коротко и невразумительно
говорили высокие слова, не вникая в их смысл. Финифатьев писал заявление за
какого-то вроде бы молодого, но уже седого северянина, не то тунгуса, не то
нанайца, прибывшего с пополнением. Кандидат в партийцы твердил: "Раз сулятся
семье помочь в случае моей смерти, я согласен идти в партию". Финифатьев,
давний партиец, бессменный колхозный парторг, несколько сгладил неловкость
своевременной шуткой насчет того, что иной раз полезно смолчать -- за умного
сойдешь, от выступления неграмотного и политически неотесанного инородца,
ввернув слова о единстве советских народов, о готовности всех поголовно
национальностей дружной семьи Советов итить вместе и отдать жизнь за Родину.
Выступали кандидаты, благодарили за доверие, в протокол все записывалось. Во
многих частях на берегу шел массовый прием в партию -- достаточно было
подмахнуть заготовленные, на машинке напечатанные заявления -- и человек тут
же становился членом самой передовой и непобедимой партии. Некоторые бойцы и
младшие командиры, уцелев на плацдарме, выжив в госпиталях, измотавшись в
боях, позабыли, что подмахнули заявление в партию, уже после войны, дома,
куда в качестве подарка присылалось "партийное дело", с негодованием и
ужасом узнавали, что за несколько лет накопились партийные взносы, не сеял,
не орал солдат, какую-то мизерную получку всю дорогу в фонд обороны
отписывал, но дорогая родина и дорогие вожди, да главпуры начисляли и
наваривали партийцу проценты и с солдатской получки. Пуры ведать не ведали,
что солдаты копейки свои не на табак изводили, а на пользу родине
жертвовали, и вот, возвратившись в голодные, полумертвые, войной надсаженные
села, опять они же, битые, изработанные, должниками остались. Вечные, перед