"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

хлопанье винтовок, аханье гранат, дудуканье немецких пулеметов из уверенного
перешло в беспорядочное. Ракеты, не успевая разгораться, заполосовали над
яром, который казался то далеко, то совсем рядом. "Добрались! Батюшки!
Какие-то отчаюги уже добрались!"
-- Скорее! Скорее! -- ярился одинокий пловец и чувствовал, как от
натуги выдавливает глаза из глазниц, швом сварки режет разбухшее сердце,
гулко бьется кровь уже в заушинах. Сделалось мелко. Лешка не греб, уже
толкался веслом, между делом бил веслом направо и налево. Слышались вопли,
раздался вроде бы даже выстрел и чей-то пропащий крик:
-- Лимонку бы!
"Да я же... Да пропади оно, корыто это! Ради наших же..."
Но чувство мерзопакостности, оно ж, как грузило на проводе, гнетет,
вниз тащит, давит глубиной бездонной память и гнет -- это на всю жизнь, --
догадывался Лешка.
Катушки едва-едва хватило до суши! Все-таки далеко снесло связиста,
пока он отбивался от тонущих людей. Когда лодка шоркнулась о дно и стала, он
полежал в мокре, дышал, слушал с уже опустошенной облегченностью, как
умиротворенно скрежещет опроставшаяся катушка, придержал ее ногой и только
тут обнаружил, что плавает в корыте, точно склизкий пудовый налим, без икры
правда и без потрохов -- все вместе с проводом выметено в реку, все
выработалось, все вымыто из него, всякие органы опустошились, лишь тошнотная
густота судорожила тело, гулко, будто в пустой бочке, плескалась, искала
выходу мокрота.
"Все-таки выдержала старуха! Выдержала!" -- Лешка гладил мокрое дерево
борта, старое, прелое дерево мягким ворсом липло к пальцам, к смозоленной
ладони.
Отдышавшись, Лешка шагнул за борт. Ноги стиснуло, за голенища сапог
полилась вода. Купальный-то сезон давно прошел. Подтащив лодку, связист лег
за деревянную ее щеку и, держа автомат на изготовке, осматривался,
соображал, отыскивая глазами, куда подаваться, за чем и чем укрыться?
Хутор на левой стороне сплошь горел, дотлевали стога за околицей,
отсветы пожара шевелились на грозно чернеющей реке, достигая правого берега.
По ту сторону реки было так светло, что беленький обмысочек островка,
отемненный водою, виднелся половинкой луны. Лешка не сразу узнал островок --
не осталось на нем ни кустика, ни ветел, ни коновязи -- все сметено огнем,
все растоптано, все избито. Чадящий хуторской берег сполз в протоку вместе
со вспыхивающей соломой крыш, тополями и каменной городьбой. А на правом
берегу, совсем близко, озаряясь огнем, лупил пулемет, в ответ россыпь
автоматов пэпэша, отдельно бухали винтовочные выстрелы.
"Ба-атюшки! -- ужаснулся Лешка. -- Это сколько же погибло народу-то?!"
-- Лешка тут же спохватился, отгоняя от себя всякие мысли и, подхватив
запасную катушку к телефонному аппарату, бросился под тень яра, чувствуя,
что его нанесло на устье речки Черевинки. Ее он угадывал по серенькой выемке
и по ветле, горящей сухо и ярко уже за поворотом. "Только бы порошок в
мембране не отсырел, только бы аппарат не отказал, только бы..."
-- Шнеллер! Шнеллер! -- услышал Лешка над собой по рву топот и звяк
железа.
"И это, слава те, пронесло! -- порадовался Лешка, -- пойди немцы по
берегу -- как муху смахнули бы". -- Утратив осторожность, -- все же устал на
реке, со связью, -- соображал плохо, разбрызгивая воду, держа автомат на