"Виктор Астафьев. Веселый солдат (повесть)" - читать интересную книгу автора

чернеющей шее, в кругло и серо обозначенном стриженом затылке, до которого
не доставала малая, сморщенная и тоже серая пилотка, чудилось мне
всесокрушающее презрение.
Я тихо вздохнул, зачерпнул завиток макаронины ложкой, допил через край
круто соленную жижицу и поспешил сдавать на склад котелок, за который взята
была у меня красноармейская книжка.
До отправки во фронтовую часть я все время не то чтобы боялся, а вот не
хотел, и все, встречаться со своим серым напарником по котелку.
И никогда нигде его более не встретил, потому что всюду тучею клубился
военный люд, а в туче поди-ка отыщи, по-современному говоря,
человеко-единицу.
Анкудин Анкудинов так много видел людей на войне и подле войны, со
многими едал из одного котелка, спал в одном окопе - где ему всех нас
упомнить?!
Но я помнил и помню его всегда, и когда мне стало плохо, одиноко на
Урале, по пути в Красноярск, проезжая по Алтайскому краю в сорок шестом
году, я подумал: "Может, сойти с поезда, поискать Анкудина Анкудинова - он
поможет, он утешит и ободрит..." - да не решился я тогда сойти с поезда, и,
поди-ка, понапрасну не решился.
Но был случай, мне показалось, что в одном алтайском мужике я узнал
Анкудина Анкудинова. Мы были на "чтениях Шукшина", проще, без выпендрежа
сказать - на поминках по Шукшину. Из Сросток бригадою приехали в
зверосовхоз, где смотрели мы на зверьков, беспокойно мечущихся по вонючим
клеткам и вольерам, рассказывали "о своем творческом пути" звероводам,
восславляли словами Родину, партию, их замечательного земляка - писателя,
артиста, режиссера, - которого здесь, на родине, при жизни земляки срамили
и поедом ели; ждали автобус в центре поселка, подле магазина, запертого на
обеденный перерыв.
Перед открытием возле дверей магазина скопилась кучка народу, что-то
должны были "выкинуть" из продуктов - не то постное масло, не то морского
мороженого окуня. Появился возле магазина мужик, костлявый и до того
исхудалый, что пиджак прошлого покроя морщился на нем и был вроде как с
чужого плеча. Лицо мужика было желтоватого цвета, если уж совсем точно -
неземного, лицо дотлевающего человека. По глазам разлилась желтизна, и
красные прожилки чуть светились волосками, вроде бы в слабого накала
лампочке, но были ко всему устало-внимательны. На пиджаке незнакомца в шесть
рядов пестрели самодельные колодки и впереди всех и выше - уже выцветшие
желто-черные колодки трех орденов Славы, тогда как в остальных рядках
колодочек было по четыре. Он поздоровался, проходя мимо нас, устало
развалившихся на скамье, у которой в середке было выдрано с корнем два
бруска подгулявшими удалыми молодцами. Остановившись чуть поодаль от людей и
от гостей, незнакомец внимательно нас оглядывал, словно изучал.
- Не уберегли Шукшина-то! - вдруг резко сказал он всем нам разом, и
мы, подобравшись, насторожились. - Теперь оплакиваем, хвалим, в товарышши
набиваемся? - И опять, подождав чего-то и не дождавшись, вздохнул: -
Эх-эх-хо-хо! Вымирают лучшие... вымирают... А может, их выбивают, а? Худшие
лучших, а? Чего ж с державой-то будет?..
Какой-то наш распорядитель от общественности совхоза подхватил мужика
под руку, отвел его к стеной стоящей подле магазина крапиве, забросанной
стеклом, поврежденными бутылками, окурками, банками и все-таки напористо,