"Виктор Астафьев. Веселый солдат (повесть)" - читать интересную книгу автора

гонором. Паровозишко тащил какой-то сброд слегка починенных, хромых вагонов.
Раненые падали с нар и по той причине все лежали на грязном, щелястом полу.
Брал с места паровозишко, дернув состав раз по пяти, суп из котелков
выплескивался на колени, ошпаренные орали благим матом, наконец наиболее
боеспособные взяли костыли и пошли бить машиниста.
Но он уже, как выяснилось, бит, и не раз, всевозможными оккупантами.
Быстро задвинув дверь паровоза на крепкий засов, опытный машинист высунулся
в окно и траванул пламенную речь, мешая польские, украинские и русские
слова, в том смысле, что ни в чем он не виноват, что понимает все, но и его
должны понять: из этого государства, пся его крев, которое в первый же день
нападения немцев бросил глава его, самонаградной маршал Рыдз-Смиглы,
изображавший себя на картинах и в кино с обнаженной боевой саблей,
начищенным сапогом, попирающим вражеское знамя, смылся в Румынию вместе с
капиталами и придворными блядями, бросив на произвол судьбы ограбленный
народ. Какой в таком государстве, еще раз пся его крев, может быть
транспорт, какой, сакраментска потвора порядок? Если москали хотят побить
его костылями, то пусть бьют правительства , их сейчас в Польше до хуя - он
так и произнес нетленное слово, четко, по-русски, только ударение сделал не
на "я", как мы, а на "у". О-о, он уже политически подкован, бит немецкими
прикладами, обманут советскими жидами, заморочен политиками и до того
освобожден, что поpой не знает, в какую сторону ехать, кого и куда везти, к
кому привыкать - все, курва-блядь, командуют, грозятся, но поить и кормить
никто не хочет. Вот уголь и паек дали на этот раз "радецкие" - он и поехал
в сторону "радецких", раньше давали все это немцы - он и ехал в сторону
немецкую.

x x x
До Львова и путь недолог, но многие бойцы успели бойко поторговать,
продали и трофеишки, и с себя все, что можно. Со станции Львов в
сортировочный госпиталь брела и ехала, осыпаемая первой осенней крупкой,
почти сплошь босая, до пояса, где и выше, раздетая толпа, скорее похожая на
сборище паломников иль пленных, нежели на бойцов, только что пребывавших в
регулярном сражающемся войске. У меня был тяжелый выход с передовой, из
полуокружения - еще тяжелее, езда в машинах по разбитой танками дороге,
короткая передышка на походных санитарных эвакопунктах почти не давали
успокоения и отдыха, ехал я по Польше в жару, торгом заняться не мог. У меня
было две полевых сумки: в одну ребята натолкали бумаги, карандашей, чтоб
писал им, позолоченные зажигалки, часишки, еще что-то, чтоб продал и жил
безбедно. Эту сумку у меня украли на первом же санпункте, где спал я
полубеспамятным сном. В другой сумке были мои "личные" вещишки - мародеры
из спекулянтов или легко раненные порылись, выбрали что "поценней" и бросили
мне ее в морду; пробовали в потемках стянуть сапоги, но я проснулся и
засипел сожженной глоткой, что застрелю любого, кто еще дотронется до сапог.
Это были мои первые добротно и не без некоторого даже форса сшитые сапоги.
В бою под Христиновкой наши войска набили табун танков. Я, как связист,
был в пехоте с командиром-огневиком, на корректировке огня. Когда бой
прекратился и малость стемнело, я одним из первых ворвался в "ряды
противника" и в трех несгоревших немецких танках вырезал кожаные сиденья.
Кожу с сидений я отдал одному нашему огневику, тайно занимавшемуся в
походных условиях сапожным ремеслом и зарабатывающему право не копать, не