"Лев Аскеров. Нет памяти о прежнем..." - читать интересную книгу автора

постанывает.
- З-з-за ч-что-о-о?! - протяжно взывает Скиф.
"Молодец, старик, - подумал я о Скифе. - По-туркменски жалуется Богу. А
если возникнет ближе к Ирану, наверное, воззовет к Нему на фарси...
Научился-таки!.."
- Уб-б-бей и м-ме-ня! - надрывно, с нечеловеческой мольбой в голосе,
ударив мне по сердцу своей живой, еще кровоточащей и ни с кем не разделенной
болью, снова возвопил Скиф.
Мольба его рвалась из самых отчаянных и самых ранимых глубин. Откуда-то
из недр. Голос был приглушенным, но донельзя сильным. Опять мне слышатся
чужие голоса. Верней, один, и уже знакомый. Заикающийся... И тут до меня
стало кое-что доходить.
Это не Скиф! Это кричит и просит сострадания человек. Меня просто
сморил сон. И все под моей крышей поплыло и спуталось.
"Он за барханом. Там, где кладбище," - догадываюсь я.
Ошеломленный еще не оформившейся в мозгу догадкой, я вскакиваю и бегу
туда.

3

Пребывая в беспамятстве под вышкой, и, находясь в полузабытьи в ногах
Скифа, я слышал именно этого человека. Это он слезно просил повитуху спасти
либо роженицу, либо ребенка. У него повитуха попросила нож. Он тот самый
заика...
И я бегу. Бегу к нему. К убитому горем человеку. Человеку, просящему
участия... А моего ли участия?.. И моей ли помощи?.. Hо я не задаюсь этими
вопросами. Я пру напролом. И пытаюсь непрошенным ворваться в его пораненную
душу.
Hа кладбище он один. Все давно порасходились. Уходил, видимо, и он. Hо
улучив момент и оставив поминающих, опять вернулся к этому свеженасыпанному
могильному холмику. Он, как и принято у мусульман в дни траура, был не брит.
И был он не намного старше меня.
Он стоит на коленях, глаза его закрыты, и из них текут слезы. Он
молится. И молится в голос. Ему трудно произносить молитву - и потому, что
он плачет, и потому, что он заикается. И давясь слезами, он начинает петь
молитву. Чтобы не заикаться.
- Как, вы не веруете в Аллаха?! Вы были мертвыми, и Он оживил вас,
потом Он умертвил вас, потом оживит, потом к Нему вы будете возвращены.[1]
Он поет упоенно. Самозабвенно. Он разговаривает с Богом. Он жалуется
Ему. Он просит Его.
... - И сказали: "Взял Аллах для себя ребенка". Хвала Ему! Да, Ему
принадлежит все, что на небесах и на земле. Все Ему покоряются...[2]
Он замолкает и, не открывая глаз, припадает щекой к свеженасыпанному
бугру. Как на плахе лежит его голова. Он будто ждет удара топора. Да он
жаждет его.
Я подхожу и кладу ему руку на плечо.
- Вставай. Hе убивайся, - говорю я.
Мое внезапное появление приводит заику в смятение.
- О, Аллах! - кричит он. - К-к-кто т-т-ты?! А-ат-т-ткуда?
Hу что мне было ему сказать? О картах, за которыми я приезжал на